Борис Конофальский - Длань Господня

— Процветают, если не сказать, что зажрались, — усмехался Тайленрих.

— Ну, и вам, наверное, перепадает что-либо, а капитан?

— Нет, наша гильдия небогата, раньше бывало, да, хорошо жили, когда горцы озоровали на реке, так никакой купец без охраны не то, что баржу, а лодку с сеном вниз не отправлял, а теперь тихо тут стало, купчишки с нами на этот год ни одного контракта на груз не заключили.

— И никто их не трогает? — удивлялся кавалер.

— Если и щиплют этих жирных каплунов, так не тут, — он махнул рукой, — там, на севере, у Хоккенхайма, а тут тихо все.

— Может, все еще переменится, — произнес Волков, протягивая капитану руку.

— Молим о том Господа ежечасно, — отвечал тот, пожимая ее.

Волков уселся в лодку, племянник прыгнул за ним, уселся рядом, так и крутился возле него, надеясь улучить момент и поговорить. Мальчишка волновался и все хотел его расспросить о том, как дела делать, что и у кого можно спросить в городе, к кому обратиться, ведь дядя всех нобилей городских знает, всех важных людей, но сейчас дяде было не до племянника, и говорить с ним не собирался. Опять стал хмур, даже не глядел на Бруно. Да вообще ни на кого не глядел.

Поездка была очень полезна, купчишки из Рюммикона ему еще пригодятся, даже если торговля и не заладится. А еще он просил их выяснить, где его люди, которых недавно схватили. И купцы обещали это сделать. Для укрепления дружбы, так сказать. Если это они сделают, то можно будет похлопотать и об освобождении Сыча с товарищем. Ну, хотя бы попытаться. Все-таки, что там не говори, а Сыч ему нужен, да и привык он к нему. Привык. Не мог он его оставить в тюрьме. Тем более что тюрьма эта закончится плахой. В общем, нужная это был встреча. Нужная и важная. Возможно, это был маленький шажок к прекращению войны. Нет-нет, он не питал глупых иллюзий. С таким остервенелым врагом, как горцы, все так быстро закончиться не могло, но… Но ведь у всего есть конец.

Все, в лодку сел и забыл он про встречу. Больше она мысли его не занимала. Поэтому и бесполезны были все усилия племянника. Дядя про дела купеческие больше не думал, а думал он теперь только о жене и ее любовнике. Ему предстояло принять решение. Дело было не простое, и решение простым не выходило.

Когда он вернулся домой, уже стемнело. Никого к ужину звать не стал. За столом с ним были лишь жена и госпожа Ланге. Бригитт что-то пыталась говорить про домашние делам, но он ее не слушал, и почти не отвечал ей, просто ел. Бригитт тоже замолчала. А он продолжал есть, изредка поглядывая на жену. Так в тишине ужин и прошел. А как прошел, госпожа Эшбахт встала и, сухо попрощавшись, ушла, оставив госпожу Ланге и Волкова вдвоем. Кажется, Бригитт этого и ждала, ей не терпелось что-то ему сказать. Но Волков, глядя вслед жене, что поднималась в покои, негромко спросил у нее:

— Когда у госпожи Эшбахт лучшие дни для зачатия?

— Лучшие дни? — переспросила Бригитт. Кажется, этот вопрос застал ее врасплох, но она тут же нашлась. — Так на той неделе у нее была кровь, значит, уже для зачатия дни хорошие.

Он все не мог никак принять решения, что же ему делать с женой и ее любовником. Как это ни странно, но жену ему бы даже жалко, она была тут одна, в чужом для нее доме, с чужими для нее людьми. И была у нее одна Бригитт, на которую, как Элеоноре казалось, она может положиться. Да, а на Бригитт как раз ей полагаться было нельзя.

— Сегодня я к вам не приду, — сказал Волков госпоже Ланге.

— К жене пойдете? — Бригитт была, кажется, даже удивлена его решением.

Волков не счел нужным отвечать на этот вопрос, а красавица подождала ответа и, не получив его, полезла себе под юбки и на стол перед кавалером положила пачку исписанных бумаг.

Положила и замерла, ничего не поясняя ему. А ему и не нужно было пояснять, он взял их, небрежно посмотрел, читать не стал, бросил их обратно на стол и спросил:

— Это письма фон Шоуберга к моей жене?

— Да, господин, — говорила Бригитт и, кажется, она была очень довольна собой.

А Волков вдруг разозлился:

— Я же велел вам не трогать их пока, — тихо и сквозь зубы выговаривал он ей.

— Я… Я положу на место, она не заметит, что их брали, — растерянно говорила Бригитт.

Да, кавалер был зол, и не только из-за того, Бригитт его ослушалась, а еще и из-за того, что Бригитт… предавала свою подругу, сестру или кем там ей доводилась Элеонора Августа.

Но не взять письма он не мог, не мог он их оставить, не прочитав. Да и кто бы мог устоять на его месте, он поднял бумаги и начал читать одно письмо за другим.

Как он думал о Шоуберге плохо, так еще хуже начинал думать о нем после каждой прочитанной строчки. И каждая новая сточка стала менять его отношение и к Элеоноре. Теперь она не казалась ему такой уж несчастной и одинокой. Вся жалость к этой женщине пропала уже после первого письма.

То, что любовники ненавидели его, это и так было ясно, но то, что Шоуберг в письмах над ним смеялся, выдумывая ему презрительные прозвища, терпеть было не просто. Он едва сдерживался, чтобы не разбить стакан об стол. И еще более обидным оказалось то, что, судя по всему, и жена над ним смеялась в ответных письмах, которые Волкову были недоступны. Но и по тем бумагам, что сейчас он держал в руках, кавалер понимал, они его призирают, надсмехаются над ним.

А еще они собираются его убить.

Он дочитал до конца все бумаги и нашел в себе силы не сделать чего-либо глупого. Волков даже похвалил себя за такую выдержку.

Наконец он спокойно положил бумаги на стол и поднял глаза на Бригитт. Красавица смотрела на него, не отрываясь, и в ее взгляде он находил и сочувствие, и понимание, и жалость. Она положила свою руку на его руку, стала гладить нежно. Едва заметно прикасаясь своими изящными пальцами к его тяжелой, словно каменной руке. А Волков вдруг подумал, что она очень красива, ее зленые глаза так добры, добры… И тут он словно книгу открыл и прочел в ней о том, о чем не знал до последней секунды.

За зеленью прекрасных глаз Бригитт пряталось глубокое коварство, живой ум и удивительная, присущая только женщинам хитрость.

Волков удивился, как он этого раньше за ней не замечал. Кавалер захотел узнать, что же эта женщина задумала. Он поднял ее руку, поцеловал красивые пальцы и спросил у нее:

— Так что же мне делать, госпожа Ланге?

— Убить, — сразу ответила она. — Чего же еще делать, когда вашу честь задели?

— Убить? — Волков хотел знать, что она думает. — Кого убить?

Теперь он ее видел по-другому, это все благодаря письмам. Неспроста она ослушалась его и взяла их. Она думала, что письма его разозлят, подтолкнут туда, куда ей нужно. Осталось только узнать, куда она собиралась его подталкивать.

— Так кого же мне убить? — повторил он, видя, что Бригитт раздумывает.