Борис Конофальский - Длань Господня

— Вот как? И зачем им солонина? — спросил Волков, хотя и сам знал ответ.

Сержант Жанзуан засмеялся:

— Господин, чего же вы спрашиваете, уж кому, как не вам, знать, зачем нужны солонина и горох. То любому известно, что это еда солдатская. А овес берут для кавалерии и обозных лошадок.

— Значит, воевать собираются? — опять задал кавалер вопрос, на который не нужно было отвечать.

Но сержант ответил:

— Да нет, господин. Если они уже провиант грузят, то уже не собираются, уже воюют. И если овес грузят, если обоз с собой потянут, то это не в набег идут, решились воевать не на шутку.

— Думаешь? — Волков усмехнулся, нравился ему этот умный сержант.

— Думаю, что вы тут неспроста. А если к этому еще и горцы, поганцы, затеяли провиант грузить, значит, началось.

Кавалер молча покивал головой. Да, верно. Все верно. Верно, что началось и что готовятся воевать не в шутку. Молодец сержант.

Теперь и у него самого не было сомнений. Он продолжил:

— Человека, что ездил туда, опять туда отправь, пусть на берегу сидит и считает, сколько и чего. Главное, что мне нужно знать, сколько телег и сколько лошадей будет.

— Сейчас же отправлю, — сказал сержант.

Волков помолчал, оглядывая берег. Потом посмотрел на сержанта:

— Если они с телегами будут, то удобнее, чем тут, места для высадки поблизости нет.

— Истинно, господин, — отвечал сержант. — Тут вылезут, безбожники чертовы.

Отвечал он с удивительным спокойствием.

Оба они были старыми солдатами. Они все понимали без лишних слов. Оба понимали, что те полтора десятка солдат, что есть у сержанта, высадку не остановят. Они даже свою хлипкую заставу не смогут отстоять, если ее будет штурмовать больше пяти десятков человек. Заставу их возьмут, это только дело времени. И сержант это понимал, и Волков это понимал. Они оба все понимали. Прекрасно понимали, что горцы по обычаю поганому своему пленных не берут.

— Я пришлю тебе еще десяток людей, — сказал Волков, все еще глядя на холодную реку.

— Вот это дело, господин, очень они уместны будут, — ответил Жанзуан.

И тут Волков сделал то, что господа обычно не делают, он протянул сержанту руку:

— Держись тут.

— Простою, сколько смогу, — ответил сержант, по-солдатски крепко пожимая руку Волкова.

— Храни тебя Бог.

— И вас, господин, и вас.

До дома еле доехал, ногу опять крутило, жар опять пришел. Перед Эшбахтом его уже качало в седле. Хорошо, что темнело, а его спутники устали и не видели, но у дома Максимилиану пришлось его придерживать, чтобы не опозорился господин и из седла не выпал.

Хоть его ждали все офицеры, среди которых теперь был еще и ротмистр Джентиле, совет решено было перенести на утро.

Бригитт, то причитая, то ругая, укладывала его в кровать. Она и монахи, теперь к нему приперся еще и брат Семион, готовили ему лекарства и еду. Лекарства он кое-как выпил, а вот съесть почти ничего не смог, воротило. После этого заснул, а госпожа Ланге в ярости пошла и ругала Максимилиана за то, что он не берег господина. Она кричала на него, звала его «болваном» и «бездельником».

А тот стоял перед ней, хлопал глазами и лишь повторял дурень:

— Простите меня, госпожа. Простите меня, добрая госпожа.

Она же насладилась его смирением и ушла наверх, в покои к господину, насилу там женщина успокоилась.

Утром он смог едва встать. Нет ничего хуже, чем немощность командира. Кто за тобой пойдет на смерть, если тебя трясет в ознобе? Кого ты сможешь увлечь, если ты едва можешь говорить?

— Монах, дай мне вчерашнего пойла, — шептал он, едва усевшись на краю кровати.

— Да, господин, но это средство выпивает силы из человека, — отвечал, волнуясь, брат Ипполит. — Все время его пить нельзя.

— Господи, отчего же вы не лежите? — начала плакать Бригитт. — Зачем вы встаете?

— Молчите, не донимайте меня, — шептал Волков, — ступайте, принесите мне воды, чтобы мыться и одежду.

— Господи, господи… — плакала Бригитт.

— Не донимаете меня, делайте, что велено!

Она ушла, причитая и молясь Господу.

— Увалень! Офицеры собрались?

— Ждут с самого рассвета, — отвечал молодой человек.

Это было понятно, но сейчас его волновал главный вопрос:

— Вчера посылали человека к фон Финку, он вернулся?

— Да, кавалер, фон Финк обещал быть в самом скором времени.

Это ровным счетом ничего не значило. Пока он сам, собственными глазами не увидит солдат из Фринланда, он не сможет успокоиться.

— Арбалетчики прибыли?

— Вчера к ночи пришли. Ох, какие красавцы! — отвечал Александр Гроссшвюлле. — Кавалер, дозволите сказать.

— Да.

— К вам просится фон Клаузевиц с самого утра.

— Что ему? — Волков поморщился, его потрясывало.

Сейчас он не хотел видеть этого чересчур правильного рыцаря.

— Он хочет уехать в Мален.

В этот момент брат Ипполит поднес Волкову чашу с зельем, так он от удивления, хоть и болен был, пить не смог:

— В Мален? Он хочет уехать?

— Говорит, что… Говорит, что в Малене у него есть дружки, что готовы будут помочь нам. Говорит, что они добрые молодые люди, среди которых есть и рыцари, — рассказал Увалень.

— Ах, вот как, — сказал кавалер, забирая лекарство у монаха, — зови.

Фон Клаузевиц поклонился, стал у двери. Он глядел на кавалера, кажется, был удивлен его состоянием.

— У вас есть друзья, что готовы помочь нам? — сразу спросил кавалер.

— Да, — кивнул фон Клаузевиц. — То мои друзья, люди лучших семей города и графства. Они ищут турниров и дуэлей, предложу им войну. Уверен, что кое-кто согласится.

— Отлично, хорошее дело, может, кого и уговорите. А вот на обратной дороге, будьте добры, заскачите в замок Баль, к барону фон Деницу, он хвалился, что готов сражаться, если горцы придут. Скажите, что горцы уже грузятся на баржи.

— Они уже грузятся? — удивился молодой рыцарь.

Волков кивнул, отпивая противное зелье и продолжил:

— А потом заскочите к барону фон Фезенклеверу. Сам он, конечно, не поедет, но один из его рыцарей, не помню, как его зовут, тоже обещал приехать. Вдруг он не забыл о своем обещании.

— Я все сделаю, кавалер, — фон Клаузевиц поклонился и открыл дверь.

— Клаузевиц, — окликнул его кавалер.

— Да.

— Никому о моей болезни ни слова, — сказал Волков. — Никто об этом знать не должен.

— Разумеется, кавалер, — ответил рыцарь, снова поклонился и вышел.

— Увалень.

— Да, кавалер.

— Никто не должен знать, что я болен.

— Ага, я понял, кавалер. Понял.

От зелья монаха, вроде, становилось легче, кажется, появлялись силы, вот только от заметной дрожи, которая иной раз пробегала по спине волной, зелье не избавляло, а глаза продолжали слезиться. Но это все ерунда. На совет он пришел, и никто не замечал, что он болен. Ну, или все делали вид, что не замечают его хвори.