Борис Конофальский - Длань Господня

И это было не все. Никогда ты не знаешь, что тебе нужно, пока ты не начал воевать. Оказалось, что часть лошадей больна, а еще нужно оставить лошадей и подводы на случай поражения, чтобы Еган и госпожа Ланге могли вывезти ценности из Эшбахта. А ценностей у него оказалось не так уж и мало, одной серебряной посуды и шуб на целый воз. Сундуки, одежды, другая посуда, скатерти и простыни, все не перечесть, все это вывозить нужно будет. Но не это волновало сейчас кавалера. Черт с ним, с добром, самое главное и самое ценное Бригитт увезет в карете. Он волновался лишь о капитане фон Финке. От него так и не было вестей.

«Придет или не придет? Придет или не придет?» — так крутилось в голове, не покидал его этот вопрос.

А еще пушки. Пришел капитан Пруфф и с глупым вызовом и претензией стал говорить, скорее даже выговаривать, что четырех лошадей для огромной полукарт а уны [6] Картауна (фр. courtaud , нем. cartauneri ) — осадное орудие калибром в 25 (полукартауна), 40–50 (картауна) и 100 фунтов (двойная картауна). мало будет. И хоть раздражал он кавалера, кавалер понял, что он прав. Один бронзовый ствол пушки поднимало не без труда восемь человек, а еще лафет. Он вспомнил дорогу, которой нет, вместо которой были глинистые лужи, тянущиеся меж кустов, так сразу Волкову стало ясно, что четырех выделенных лошадей для такой большой пушки будет мало, хотя для кулеврин [7] Кулеврина (от фр. couleuvre — «уж» и couleuvrine — «змеевидный») — артиллерийское тяжелое огнестрельное орудие; род пушки длиннее обыкновенной. хватило и по паре.

Согласился на шесть, а под шесть лошадей упряжи нет, придется веревками вязать. А еще оказалось, что мало лошадей для картечи, ядер и бочек с порохом, все нужное не увезти, по такой грязи очень легко будет лошадей надорвать. Лошадей требовалось еще больше. Так и шло все: одно за другим, одно за другим.

Но все это было не страшно. Лошадей не хватало? А когда их в обозах хватало? Ничего, просто медленнее пойдет обоз. Грязь и дороги нет, а у солдат обувка плоха? Всегда так было. Враг страшен, а еще и неизвестно, сколько его? И это дело привычное. На то он и враг, что бы в тайне себя хранить и страшным быть. Все это обычнее дело, волновало Волкова только одно, и то даже не болезнь его была. Болезнь? Он выдержит, выдержит, стиснет зубы и держаться будет, сколько нужно. Лишь бы у монаха бодрящее зелье не кончалось, сейчас он был как раз бодр, на коня садился.

Молодые господа из его выезда уже дожидались его. Монах, брат Ипполит, тоже с ним ехал. И тут… Истинное чудо свершилось. Словно солнце хмурь с неба разогнало и осветило двор. На крыльцо вышла сама госпожа Эшбахт. Была она в черном платье из бархата, лиф из серебра. Это платье ей шло. Он уже и забыл про нее, последние ночи в покоях Бригитт спал и не виделся с женой, живя с ней в одном доме. Она же вниз почти не спускалась с того дня, когда он Шоуберга на заборе повесил. Общалась лишь со слугами, Бригитт да братом Семионом. А теперь вышла, стояла у дверей. Лицо ее было бледное, холодное, руки сцепила на животе. Стояла и смотрела на него. Он уже уселся в седо, подъехал к ней и сказал:

— Рад видеть вас, госпожа моя.

— Слышала, вы на войну едете, супруг? — вежливо, но холодно спросила она.

— Да, горцы, мерзавцы, опять затевают свару. Опять желают к нам на наш берег переплыть.

— Так угомоните их уже, господин мой, чтобы неповадно было им впредь, — произнесла Элеонора Августа.

Это ее поведение, хоть и удивляло кавалера, но и радовало его.

Не было в поведении ее некой приязни, что иногда бывает меж мужем и женою, которые любят друг друга, но и не было злобы и спеси. Ни в словах, ни в жестах ее.

— Я постараюсь, чтобы они до Эшбахта не дошли. Чтобы вас, супруга моя, эти нечестивцы не побеспокоили, — сказал кавалер.

На пороге дома появилась и Бригитт, но, увидев Элеонору, она повела себя как должно, была скромна и молчала.

— Я буду молиться за вас, супруг мой, — все также холодно сказала Элеонора Августа и сделала глубокий книксен с поклоном.

Бригитт сделала то же самое и произнесла:

— Я тоже буду за вас молиться, господин.

Он тоже склонил голову, отвечая женщинам.

А на выезде из деревни нагнал его всадник незнакомый:

— Вы господин Эшбахта?

— Да, что тебе?

— Я послан капитаном фон Финком, — произнес посыльный.

Сердце кавалера зашлось, и не от болезни, а от волнения. Но вида он не показал:

— Что предал капитан?

Спросил, а сам боялся, что посыльный скажет, что капитан фон Финк извиняется, что быть он никак не может, или что будет позже, так как солдат собрать быстро не может, или ли еще что-нибудь такое. И посыльный сказал:

— Капитан спрашивает вас, как ему солдат переправлять, на лодках или баржи ждать.

— Что? — не понял еще слов его кавалер.

— Капитан фон Финк говорит, что на лодках может начать солдат переправлять, но это дорого будет, а может баржи ждать, они дешевле получатся, но их сейчас свободных нет.

— А что, солдаты уже пришли к реке?

— Пять часов назад, когда я был на берегу, так еще их не было, но были они на марше. А сейчас думаю, уже к Леденицу подходят.

— И фон Финк с ними? — боясь радоваться, спросил Волков.

— Нет, фон Финк еще раньше в Леденице был, задолго до прихода солдат, искал перевозчиков заранее. Ну, так что мне ему сказать? — спрашивал посыльный.

— Про что?

— Про деньги, фон Финк спрашивает, если на лодках будет солдат перевозить, вы за лодки заплатите, или ему баржи искать?

— Ладно, пусть перевозит на лодках, я заплачу, — ответил кавалер, у него от сердца отлегло.

Черт с ними, с деньгами, лишь бы вел солдат. Очень, очень на этих солдат рассчитывал Волков.

До сумерек едва добрались до заставы. Рыбачья деревня, встретила их тишиной, солдаты уже предпочитали спать за стенами заставы. Хоть и не Бог весть какие, а все равно стены. Мало ли что. А то тихо придут с того берега, пристанет к песочку пара лодок и все. Вылезут из них три десятка человек, молодые и лихие, до крови жадные… Нет, лучше на заставе, там хоть и неудобно, но спокойнее.

Кавалер и его свита ночевала там же. Вечером действие зелья брата Ипполита закончилось. Оно заканчиваться началось, когда они еще в пути были, а там на заставе стало его трясти, руки так тряслись, что из стакана расплескивал питье, поесть толком не смог. Напоил его монах лечебным и снотворным, так и уснул, не поев.

Утром снова трясло, монах целый котел снадобья еще до рассвета стал варить, думая, что того, что он взял с собой, не хватит. На этот раз кавалер заставил себя есть. Ел телятину холодную с хреном и горчицей из кислых яблок. Раньше бы вдовое больше съел бы и не заметил, но сейчас монах и этому был рад.