Владимир Подгальский - Агарта [litres]

После небольшой подготовки его в наручниках и кандалах привели в тюремный двор, где он увидел всех своих агентов, в одинаковых наручниках и кандалах. Не было среди них только тех, кого подставило ему ведомство Мюллера. На глазах Сосновского его агентам-любовницам тут же на тюремном дворе отрубали голову. Их кровь летела на его руки и лицо. Обезумевший Сосновский поседел за несколько минут. Сломленного польского агента за несколько допросов полностью «выдоили», а потом обменяли на двух крупных агентов абвера, пойманных польской контрразведкой. На родине его встретили отнюдь не ковровой дорожкой, усыпанной цветами. Обвинив в гибели ценнейшей агентуры, его бросили в тюрьму.

В принципе никакой ценной информацией он уже не владел. Впрочем, откровенничать с русскими он тоже не хотел. Все время повторял: «Мой долг польского патриота не позволяет мне…» Вот только он не знал, что его делом занимался Вилли Леман, который ведал наружным наблюдением и разработкой связей Сосновского. Все, скрупулезно собранные материалы о Сосновском, он передал Короткову, а тот оперативно переслал материалы в Центр.

Родился красивый сценарий. Никита и Рыбкина задавали Сосновскому вопросы, а комиссар Зарубин комментировал его ответы, уличая в неправде…

– Скажите, как вам удалось завербовать жену чиновника министерства иностранных дел и заставить ее фотографировать секретные документы мужа для вас? – спросил Никита.

– Прошу прощения, но я этого не помню.

– Могу вам напомнить, – проговорил Зарубин. – Вы дали объявление в газету: молодой, обаятельный, эрудированный иностранец желает познакомиться с дамой, владеющей основными европейскими языками, с целью приятного времяпрепровождения. Вы предложили встретиться с ней, для чего использовали «линкольн», который стоял в боксе у Вайсензее.

У Сосновского округлились глаза.

– Да, все это было так.

– Вы встречались с этой дамой, – продолжал комиссар Зарубин, – на специально арендованной для этой цели вилле на Принцальбертштрассе.

Сосновский стал терять самообладание. Он вытащил из-за пазухи конец вафельного полотенца и вытер взмокшее лицо. Вопросы шли непрерываемой очередью. Зарубин каждый раз уточнял и неправильно названный адрес, и грандиозные счета в ресторанах, и оплаты массажистов, и даже клички лошадей.

Сосновский перестал смахивать пот мокрым полотенцем. Он смахивал его ладонями. Затем встал, поклонился и сказал:

– Я восхищаюсь искусством советской разведки. Вы знаете обо мне больше, чем я сам, и я готов мобилизовать свою память и ответить на все, что вас интересует.

После этого он долго рассказывал все о полученной им информации в отношении планов Гитлера. У руководства разведки появилась ясность, как Гиммлер подбрасывал дезинформацию, которая должна была создать впечатление, будто у Германии нет никаких планов в отношении Востока, в том числе и Польши. Что все ее помыслы обращены только на Запад – на Францию и Англию. После допроса Сосновского доверие к Леману было полностью восстановлено. В Югославию ушли документы с планами Гитлера о захвате этой страны.

В мае 1941 года подготовка к нападению на Советский Союз входила в решающую фазу. Желая предотвратить слухи о готовящемся нападении на СССР, специалисты по дезинформации из абвера решили прислать в Москву не политическую делегацию, а группу солистов балета Берлинской оперы. Гастроли прошли успешно.

В этот день к Никите, который только что сдал экзамен по шифровальному делу и хотел отправиться в столовую, подошел капитан НКВД Кашин, которого он знал по работе, и приказал следовать за ним. На автомобиле они доехали до Лубянки. Поднялись на второй этаж и дошли до кабинета, на двери которого висела табличка: начальник Второго управления НКГБ Федотов П.В.

– Ожидай здесь, – сказал капитан.

«Интересно, что начальнику контрразведки от меня нужно?» – подумал Никита.

О Федотове ходила неоднозначная слава. И лучше от него было держаться подальше. Вскоре капитан вернулся в сопровождении майора Зои Рыбкиной и скрылся в кабинете.

– Здравия желаю, товарищ майор! – поздоровался Никита с Зоей.

– А, Белов! – сказала она, о чем-то задумавшись.

В это время из дверей вышел капитан и громогласно произнес:

– Входите.

– Здравствуйте, товарищи, – проговорил Федотов. – Сегодня в честь отъезда солистов балета Берлинской оперы состоится прием в посольстве Германии с приглашением ведущих танцовщиц Большого театра, деятелей культуры и представителей Всесоюзного общества связей с заграницей – ВОКСа. Я предлагаю вам присутствовать на вечернем приеме. Мне сообщили, что вы, – он посмотрел в блокнот, – Зоя Ивановна, опытный оперативный работник, прекрасно владеете немецким языком. Нужно реально оценить обстановку на территории иностранной державы, которая угрожает нашей стране. Старший лейтенант Белов будет вам помогать. – Закончив говорить, он уставился тяжелым взглядом на Рыбкину.

– Товарищ комиссар третьего ранга. Сразу хочу сказать, что это задание не предвещает ничего хорошего. Меня могут узнать немецкие дипломаты, которым я известна под другой фамилией. Уверена, что в посольстве будут присутствовать агенты абвера. В будущем мне и Белову, возможно, придется выезжать в Третий рейх. А если нелегально? Да и мчаться на прием надо немедленно. А одеться, получить пригласительные, обговорить детали?

Федотов нахмурился, а затем резко произнес:

– Отступать поздно. Мне вас некем заменить. Платье нужного размера найдем. Из ВОКСа уже успели сообщить в германское посольство, что вместо заболевшей сотрудницы на приеме будет наша переводчица Ярцева и переводчик-стажер. Точно установлено, что военный атташе – агент абвера.

Вечером машина, принадлежащая ВОКСу, подъехала к посольству Германии. Первым ее покинул Никита, который помог выйти красивой женщине в бархатном платье со шлейфом. Она сразу притянула взгляды охранников. Впрочем, их взгляды быстро переключились на другие автомобили с артистами Большого театра. Среди них Никита узнал Семенову и Тихомирову. Курсантов несколько раз водили в Большой театр, и он хорошо запомнил этих прим-балерин, по которым сходила с ума вся театральная публика столицы.

Пропустив женщин вперед, Никита прошел в здание и первым делом направился к еде, выставленной на столах. Сегодня он не смог пообедать, и у него сосало под ложечкой. Еда оказалась невкусной. Сразу чувствовалось, что повар готовил без души, на скорую руку. Впрочем, так же небрежно был подготовлен весь прием. Но самое неприятное было в том, что из подвала особняка шло мощное излучение инфернальной энергии.