Тим Пауэрс - Последний выдох [litres]

Его сиплое дыхание походило на прерывистый лай, периодически перемежающийся свистом, который напоминал отдельные выкрики разъяренной толпы.

– Чтобы ты потом меня снова ножом пырнул? – голосом Кути спросил Эдисон. – Или разнес мне кишки этим дробовиком, чтобы поймать сразу и мальчонку и меня, когда мы в последний раз выдохнем. Это мексиканское противостояние. – Кути посмотрел на Элизелд. – Без обид, Анжелика.

В гневном отчаянии Элизелд закатила глаза:

– Ради всего святого, Эдисон!

– Этого не будет, – ответил однорукий человек. Из его легких раздавались далекие голоса. – Я оставлю тебя в покое и перейду на питание простыми призраками. Что мне сделать? Как убедить тебя, чтобы ты поверил?

Салливан заметил, как Элизелд бросила взгляд в другой конец комнаты, и посмотрел туда же. У стены, где она спала, лежал его пистолет.

Он догадался: она думала, что если кинется в том направлении, однорукий отведет обрез от Кути и от него самого.

Однако она бы ни за что не успела схватить пистолет и выстрелить из него раньше, чем сработает обрез, с которым даже целиться необязательно: дробь по-любому разнесла бы ее в клочья. Медленно, чтобы не напугать человека с обрезом, он выпрямил пальцы и крепко взял Элизелд за предплечье.

У Салливана засвербило в ухе от раздавшегося писка, но он удержался, чтобы не шлепнуть себя.

– Что еще за чертовщина? – спросил тоненький голос призрака отца Салливана. – Я не могу один отправиться на берег – я привязан к моему надгробному портрету, а сам я его не донесу, он для меня слишком тяжелый.

Салливан беспокойно посмотрел на однорукого человека, но тот, очевидно, не слышал голос призрака в ухе у Салливана.

Ствол обреза покачивался из стороны в сторону.

– Ну? – Крохотные глазки гостя пристально смотрели в лицо Кути.

– Я мог бы написать, что нужно сделать, – задумчиво произнес голос Кути, – после того как ты нас отпустишь, и оставить инструкции в согласованном месте. Для этого тебе придется поверить мне на слово.

– Чего я делать, – ответил однорукий, – не собираюсь. – Он по-прежнему не сводил глаз с Кути, но отвел голову назад и с силой втянул воздух. – Здесь есть еще один призрак. Если научишь меня, как избавиться от затора, я его съем. И тогда продержусь, пока не найду нового.

– Не пойдет, – ответил голос Кути, – это отец Пита, а у Пита к нему нежные чувства. К тому же тебе потребуется действовать самому. – Лицо Кути скривилось в хитрую ухмылку. – Это ж тебе не свести глаза и плюнуть.

Однорукий равнодушно смотрел на сидящего на столе мальчика. Наконец он вздохнул.

– Давай-ка я расскажу тебе притчу, – произнес он. – Один человек обзавелся новым слуховым аппаратом, и он рассказывал приятелю о том, какой хороший аппарат ему поставили. «Обошелся мне в двадцать тысяч долларов, – сказал он, – работает на литиевой батарее, способной проработать сотни лет. Мне его хирурги прямо в черепную кость внедрили, подсоединили к нервному стволу в основании мозга». Друг восхитился: «Ух ты! Как называется твой аппарат?» А человек со слуховым аппаратом посмотрел на часы и ответил: «Без четверти двенадцать».

Салливан пожалел, что притча оказалась такой короткой. Наверняка Ники… рано или поздно зашел бы к ним, увидел происходящее и положил конец безобразию. Обрез не дергался, но нежданный гость стоял слишком далеко, чтобы Салливан мог успеть с прыжка отбить оружие в сторону до того, как оно выстрелит.

– Я дам тебе двадцать тысяч долларов, – произнес однорукий. – Я возьму ваш пистолет, который валяется у стены, с ним можно незаметно и не вызывая подозрений держать вас на мушке. Мы сходим за деньгами, и, когда я отдам их тебе, ты научишь меня, что делать. В публичном месте у меня не будет нестерпимого желания пристрелить тебя прямо на улице. Когда избавлюсь от запора, смогу убить любого и съесть, ты мне уже не нужен будешь.

Кути качнул головой назад и вперед:

– Нет, тебе все равно будет нужен Томас Эдисон.

Лицо однорукого сложилось в глумливую улыбку.

– За такую сумму ты бы точно рассказал мне. Ты ведь даже не знаешь, как это сделать, да? – Он поменял положение, и ствол немного приподнялся.

– Еще как знает! – резко воскликнула Элизелд.

Кути сердито посмотрел на нее:

– Черт подери, Анжелика, я прекрасно знаю, как ему разблокироваться. Не стоит полагать, будто ты… помогаешь блефовать старому дураку.

– Нет-нет, – вставил однорукий. – Может, и знал когда-то, но сейчас ты старый маразматик. Сколько тебе, сто пятьдесят лет? – Он хихикнул. – Я даже вижу , что на тебе сейчас надеты памперсы для престарелых.

Руки Кути принялись расстегивать пуговицы на рубашке.

– Я могу, будь ты проклят, доказать, что ты не прав. – Он натянуто улыбался, но лицо его покраснело. – Вот это электрический пояс, его бы замкнуло от мочи! – Трясущимися пальцами он никак не мог справиться с пуговицами. – Поверь, ты говоришь с тем, кто разбирается в электричестве! Недавно я получил…

– Эдисон, он тебя подначивает! – тревожно заметила Элизелд. – Не дай ему тебя смутить! Это не стоит…

– Ты попросту нанимал тех, кто разбирается в электричестве, – перебил ее человек с обрезом и покачал головой, довольный своей шуткой. – А ты всегда занимался ерундой… вроде шин из молочая? Вот это был реальный прорыв, да?

– Между прочим, мне недавно присвоили степень бакалавра наук…

– Да неужели? И где твой диплом? – Однорукий рассмеялся. – Бакалавр наук, ага. Дерьмо собачье. Давай теперь получи степень доктора наук. И засунь куда подальше.

Кути взвился от негодования:

– Это не какой-то там «дерьмовый диплом», дремучий ты…

– Так что же мне сделать, раз ты такой умный?

– Эдисон, не… – быстро произнесла Элизелд…

Но рот Кути уже открылся, и Эдисон выпалил:

– Я тебе уже говорил: сведи глаза и сплюнь.

Однорукий сразу так и сделал. Он свел глаза к переносице так, что зрачки скрылись, словно вот-вот соприкоснутся за ней, и широко распахнул рот.

Короткий ствол обреза пошел вверх и раскачивался туда-сюда, так что Салливан отпрянул к кухонному столу. Он посмотрел на Кути: тот только поежился, глядя огромными от страха глазами.

Казалось, будто в горле у однорукого находится хирургически имплантированный громкоговоритель: из его легких вырывался сумбурный хор из голосов обозленных мужчин, плачущих детей и смеющихся женщин.

Вероятно, он пытался сплюнуть. Его нижняя челюсть неистово двигалась, а язык страшно дергался, пока наконец не выделился один из голосов, женский – визгливый и трескучий, и, словно ускоряемый магическим эффектом Доплера, стал ближе, громче и чище.

И когда однорукий плюнул – стал неистово тужиться и конвульсивно извиваться как хлыст…