Тим Пауэрс - Последний выдох [litres]

– …попросить прощения?

После нескольких секунд молчания Эдисон мягко сказал:

– Да, – и выдохнул. – Но оказалось, что ты сразу связываешься с толпой – это коллективная линия, и все хотят говорить. Когда они услышали, кто звонил, кто-то взял трубку, и оказалось, что я говорю с математиком, которого я уволил буквально накануне! Изумившись, я сказал что-то вроде: «Том, боже мой, вы покончили с собою?» Однако он всего лишь попытался продекламировать мне стихи, так что я повесил трубку и помчался к нему домой. Выяснилось, что он вовсе не умер, но с ним случился нервный срыв. Я снова принял его на работу. Но таким образом я выяснил, что люди могут иногда высвобождать призраков в периоды наивысшего напряжения, и эти призраки могут иногда обретать бродячую сущность, как бывает в случае смерти человека. Они – точно такие же.

– И… из-за этого вы оставили работу над телефоном?

Эдисон внезапно разволновался:

– Это не те люди, люди, перед которыми ты виноват, это призраки. Это все равно что пытаться просить прощения у поцарапанного тобою автомобиля после того, как хозяева поставили его на стоянку и ушли. Блаватская была права в своем утверждении, что дух, призванный медиумом, это всего лишь оживленная раковина. Честертон сказал, что можно поговорить с призраком покойного дяди Боба, но сам дядя Боб ничего не узнает об этом, и я согласен с этим. – Он покачал головой. – Вот и остается только одно – вновь принимать на работу уволенных сукиных сынов.

«Вновь принять на работу моих родителей?» – подумал Кути.

– Но… они мертвы. Как же с этим быть?

Тишина продолжалась почти добрую минуту.

Потом послышались чуть слышные слова:

– Не смотри на меня, сынок, я и сам – один из них. Спи.

Перед глазами Кути мелькнуло видение задутой свечи и закрывавшейся двери, и Кути снова остался один в собственной голове. Прежде чем к нему успело подкрасться одиночество, он закрыл глаза и сразу уснул.

За покрытым слоем пыли стеклом окон автомобиля, за сетчатым забором, ограждавшим пустырь, со стороны Уилшир-бульвара появился силуэт. Путник размахивал на ходу лишь одной рукой, хотя туловище раскачивалось так, будто и вторая рука тоже на месте. Голова то и дело поворачивалась из стороны в сторону, в промежутках между поворотами наклоняясь, чтобы мельком взглянуть зачем-то в область талии, но, проходя мимо стоянки, силуэт не изменил темпа движения и вскоре исчез на юге.

К одиннадцати часам утра Голливуд-бульвар снова превращался в многолюдную туристическую улицу, и в глаза бросались бесчисленные вывески – кинотеатров, оформленные в виде шатров, этнических ресторанов быстрого питания, огромные красные эмблемы кока-колы и гигантского солдата-пехотинца над магазином распродажи армейских товаров. Но, проезжая там на рассвете, Салливан видел безлюдные тротуары, пустые переулки, въезд в которые был с ночи заблокирован полицейскими баррикадами, мусор в сточных канавах и наркоманов и проституток обоего пола, устало бредущих поодиночке к своим невообразимым убежищам в серых тенях.

Салливан свернул на Чероки-стрит, припарковал фургон на стоянке с южной стороны от ресторана «Мичели», выключил мотор и несколько минут спокойно сидел в фургоне, покуривая сигарету и потягивая пиво из только что открытой банки. Благодарение Богу за пропановый холодильник, думал он.

То, что он припарковался здесь, вовсе не означало, что он будет есть в «Мичели». Он помнил барбекю-заведение «Лав» на Голливуд-бульваре всего в квартале или двух отсюда. Можно было даже вновь включить мотор и отправиться в «Кантер» или к «Лори». Ему всего-то было нужно купить где-нибудь сэндвич, а выбрасывать деньги на посиделки в серьезных ресторанах было вовсе ни к чему.

Здесь, в «Мичели», дождливой осенней ночью восемьдесят шестого года состоялся их последний обед с Джули Нординг, ставшей вдруг совершенно холодной и чужой, а потом он вернулся в квартиру, которую делил со Сьюки, напился и написал тот злополучный сонет.

Ты оказался здесь, чтобы изгнать призрака, сказал он себе, с удовольствием ощущая, как холодное пиво растекается у него в животе. Доказать себе, что у старых воспоминаний не осталось сил, чтобы уязвить…

И тут он вздрогнул и сделал большой глоток пива, вспомнив своих настоящих призраков: Сьюки, с которой он много лет так близко шел по жизни, что они стали едва ли не одним человеком; их любовь друг к другу, которая была настолько безусловной, что могла оставаться невысказанной, незамеченной и, наконец, забытой; и отца, чьи бумажник и брелок с ключами (и три банки рутбира «Хайрс») он и Сьюки непростительно бросили, когда, утратив разум, бежали со съемок фильма Деларавы в Венис-Бич в Сочельник 1986 года.

Это утро он провел в Сити-колледже. Он побрился и вымыл голову в пропахшем одеколоном мужском спортзале, положив одежду, скапулярий и поясную сумку на скамейку, которую было видно из облицованной кафелем душевой, чтобы не арендовать шкафчик с ключом, для чего, вероятно, пришлось бы предъявить удостоверение личности, а одевшись, неохотно отправился в библиотеку.

Он добрался до справочного отдела – лабиринта высоких полок, уставленных одинаковыми оранжевыми пластмассовыми папками, набитыми газетами и журналами, и бесчисленными томами в кожаных переплетах с названиями наподобие «Текущий обзор советской прессы» и «Региональные исследования» и с определенной помощью смог найти длинные металлические шкафы с ящиками, где хранились микрофильмы.

Вынув коробку с рулоном, содержавшим «Лос-Анджелес таймс» с июля по декабрь 1990 года, он направился к кабинкам для чтения, где стояли проекторы. Вставив микрофильм и запустив аппарат, он несколько минут смотрел на яркие объявления и комиксы июльских номеров, пока не заметил случайно, что на пульте управления имеется режим ускоренной перемотки. В конце концов он отыскал первое ноября. («Президент Буш заявил о невозможности переговоров с Саддамом Хусейном»; «Исход борьбы за губернаторское кресло между Уилсоном и Файнштейном пока еще нельзя предсказать».)

История Элизелд оказалась в нижнем углу первой полосы: «ТРИ ЧЕЛОВЕКА ПОГИБЛИ В ГОРЯЩЕЙ КЛИНИКЕ». В заметке сообщалось, что вечером на Хеллоуин, в 20.40 в психиатрической клинике доктора Анжелики Антем Элизелд на Беверли-бульвар взорвалась зажигательная бомба. На пожар третьей категории выехали пятьдесят пожарных из Лос-Анджелеса, Вернона и Хантингтон-парка, которым удалось справиться с огнем через сорок пять минут. Доктор Элизелд, 32 года, получила ожоги второй степени, пытаясь спасти одного из загоревшихся пациентов; в результате скончались трое из ее пациентов, хотя лишь у одного причиной смерти стали ожоги, еще пятеро были госпитализированы с различными травмами. Полиция и отдел пожарной охраны ведут расследование инцидента.