Дуглас Адамс - Лосось сомнений [сборник]

– Ты… всесильный хан! – в страхе воскликнула женщина.

Хан в упор посмотрел ей в глаза.

– А знает ли она, – прошипел он, – чего я от нее хочу?

– Я… я сделаю для тебя что угодно, – выдавила из себя женщина, – только пощади моих детей.

– Тогда начинай, – тихо ответил хан.

Он опустил глаза и задумчиво посмотрел в огонь.

Женщина же, трясясь от страха, в нерешительности шагнула вперед и положила холодную ладонь на руку хану.

Воин грубо убрал ее руку.

– Не это, – рявкнул он.

Женщина отшатнулась, не зная, что делать. Наверно, от нее ждут чего-то большего. По-прежнему дрожа всем телом, она опустилась на колени и осторожно раздвинула хану ноги.

– Не смей! – взревел монгол и грубо повалил ее на спину.

Женщина съежилась на полу – в ее глазах читалась растерянность, смешанная с ужасом.

– Давай пошевеливайся, – подгонял ее монгол, – расспроси хана, как прошел у него день.

– Что? – испуганно переспросила она. – Я не понимаю… что я должна…

Монгол грубо схватил ее, резко развернул и прижал к горлу острие меча.

– Я сказал, расспроси его, – прошипел он, – как прошел у него день.

Женщина лишь простонала от испуга и удивления. Но в горло ей тотчас вновь уперлось острие меча.

– Говори!

– Э… как у тебя… прошел день, – запинаясь на каждом слове, пролепетала женщина. – Ты остался дово…

– «Дорогой», – прошипел монгол, – надо говорить «дорогой».

– Как у тебя прошел день… дорогой? – повторила женщина вопрос.

Хан на мгновение поднял глаза.

– Как обычно, – отозвался он, – в сражениях.

И снова уставился в огонь.

– Вот так, – одобрительно отозвался воин-монгол, – продолжай.

Женщина немного расслабилась. Судя по всему, она только что выдержала нечто вроде испытания. Может, теперь ей дадут понять, чего, собственно, от нее ждут, и тогда она сможет как можно скорее пройти через этот ужас. Она нервно подалась вперед и вновь принялась ласкать хана.

Монгол грубо отшвырнул ее через всю комнату, злобно пнул сапогом, после чего рывком заставил подняться.

– Я же сказал, не смей! – проревел он.

После чего поднес к ней вплотную лицо, обдав тяжелым дыханием – изо рта у него воняло прокисшим вином и прогорклым козлиным салом. Женщине от этого лучше не стало – наоборот, почему-то до боли напомнило теперь уже бывшего мужа, который проделывал с ней каждую ночь то же самое. Она разрыдалась.

– Будь с ним ласкова, – прорычал монгол и выплюнул ей в лицо качающийся зуб. – Спроси, как у него идут дела!

Женщина в растерянности уставилась на своего истязателя. Кошмар возобновился. Теперь увесистый удар пришелся ей по щеке.

– Чего тянешь, – вновь рявкнул монгол, – спроси: как идут твои дела, дорогой?

С этими словами он грубо подтолкнул ее вперед.

– Как идут твои дела… дорогой, – выдавила из себя несчастная.

Но монгол лишь снова тряхнул ее.

– С чувством, тебе говорят!

К горлу женщины вновь подступили рыдания.

– Как идут у тебя дела… дорогой, – вновь пролепетала она, но на этот раз в ее голосе послышалось нечто вроде нежности.

Всесильный хан вздохнул.

– В принципе неплохо, – устало ответил он. – Мы прошлись по Маньчжурии, попроливали там немало крови. Но это было утром, день у нас прошел за мародерством и грабежами, хотя где-то в половине четвертого пришлось вновь немного поработать мечом. А как у тебя прошел день?

С этими словами он вытащил из складок одежды несколько свернутых трубочкой карт и принялся рассеянно рассматривать их в тусклом свете догорающего пса.

Воин-монгол вытащил из огня раскаленную кочергу и с угрожающим видом приблизился к женщине.

– Говори! Немедленно!

Та с ужасом подпрыгнула на месте.

– Говори!

– Мой муж и отец… были убиты, – произнесла она.

– Неужели, дорогая? – рассеянно отозвался хан, не отрывая глаз от карты.

– Собаку мою сожгли.

– Вот как?

– Вот, пожалуй, и все…

Монгол с раскаленной кочергой сделал еще один шаг в ее сторону.

– А надо мной издевались! – выкрикнула женщина.

Хан поднял на нее глаза.

– Что? – переспросил он задумчиво. – Извини, дорогая, но я здесь читаю…

– Верно, – подбодрил ее монгол, – поприставай к нему.

– Что?

– Скажи, например: «Чингис, отложи эти свои карты, неужели ты не видишь, что я тут, перед тобой. Стою и жду, после того как провела весь день у раскаленного оча…»

– Но он же меня убьет!

– Еще как убьет, если не скажешь!

– Я не могу! Это выше моих сил! – всхлипнула женщина и рухнула на пол. Как раз у ног великого хана. – Только не мучайте меня! – стенала она. – Если ты хочешь надругаться надо мной, надругайся, но только не…

Великий хан поднялся на ноги и злобно посмотрел на нее.

– Нет, – прошипел он свирепо, – ты будешь лишь смеяться, как и другие до тебя. Вы все одинаковы.

И Хан, громко топая, вышел из хижины в темноту ночи. Он так пылал гневом, что даже позабыл, перед тем как уехать отсюда, сжечь деревню.

После очередного кровавого дня последние всадники исчезли в дыму, постепенно стук их копыт раздавался все глуше и глуше.

Над землей вился дым. Сквозь него тускло просвечивало, повиснув на западном небосклоне зияющей раной, кроваво-красное солнце.

В звенящей тишине, наступившей после битвы, лишь изредка с поля сражения доносились жалобные стоны – их издавали окровавленные останки тех, что еще недавно были людьми.

Из леса появились призрачные фигуры и застыли от ужаса. Но затем, стряхнув с себя оцепенение, со стенаниями устремились вперед. Это женщины разыскивали своих мужей, братьев, отцов и возлюбленных – сначала среди умирающих, затем среди мертвых.

Вдали, за серой завесой дыма, в лагерь под топот копыт, с гиканьем и лязгом оружия, вернулись тысячи всадников. Бахвалясь друг перед другом подвигами, они спешились с коней и тотчас принялись за обильные возлияния, заедая дешевое вино прогорклым козьим жиром.

Перед роскошным императорским шатром, весь забрызганный кровью, со своего скакуна устало спешился великий хан.

– И что за битва была сегодня? – спросил он у своего сына Угэдея, который подъехал к шатру вместе с ним.

Угэдей был молод и полон амбиций, и его, как начинающего полководца, больше всего на свете интересовали разного рода зверства. В душе он лелеял надежду, что в один прекрасный день побьет все рекорды Поднебесной по числу крестьян, зараз пронзенных острием меча, и намеревался сегодня же ночью поупражняться в этом искусстве.

Угэдей подъехал к отцу.

– Битва за Самарканд, о хан! – объявил он и для пущей вящести грозно поразмахивал мечом.

Хан сложил на груди руки и прислонился к коню, глядя на кровавое месиво из человеческих тел где-то вдали, в долине под ними.