Мария Бородина - Завтра я стану тобой

– Но я бы на твоём месте не стала бы так, – моему возмущению не было предела. Я с трудом подбирала слова. – Это же… это – использование женщин и их тел. И это непорядочно.

– Не поверишь, но я тоже не в восторге, – Линсен развёл руками. – Ресторан находится на территории моего отца. Командует здесь он. От моего слова ему ни жарко, ни холодно. И я не могу отрицать того, что дела пошли лучше. Это – его главный аргумент.

– Но ты мог бы…

Не прощаясь, Линсен поднялся со своего места. Аккуратно придвинул стул к столу и, развернувшись к сцене, поспешил в отдушину перед кухней, где кучковались нефилимки с подносами. Влился в небольшую толпу, разбудив звонкий женский смех. Вот и думай теперь, обиделся или просто решил набить себе цену.

Как бы там ни было, задерживаться в ожидании драгоценного внимания Линсена Морино я не собиралась. Подхватив сумку, я вышла из ресторана. Пройдя сетью коридоров, пахнущих свежим деревом, которая в дневном свете казалась не столь запутанной и ужасающей, я толкнула знакомую дверь и вышла к администраторской. Горячий сквозняк наотмашь ударил по щеке, вздыбил уложенные волосы, и, взвыв волком, укатился за спину.

Рама огромного окна хлопала на ветру, пуская по обоям радужные блики. Постояльцев в холле я не заметила. Лишь бледная, как потолок, Аэнэ о чём-то разговаривала с пожилой горничной в уголке, то и дело вытирая слёзы. Заметив меня, она не оборвала речь. Напротив: словно намеренно затараторила громче.

– Как всегда, даже не снял рубашку, Фарле, – проплакала она, утыкаясь в плечо горничной. – Не поцеловал ни разу. И как обычно называл меня этим дурацким именем. Хат-цен.

Что-то задёргалось под ложечкой. Горячее и едкое. В висках заколотилась мысль: я знаю, о ком говорит Аэнэ. Точно знаю: иначе, с чего бы ей делать так, чтобы я услышала разговор?! Вспомнились ремарки в амбулаторной карте Линсена, и странное чувство обожгло ещё сильнее. «Сирилла, да ты ревнуешь, – захихикал в голове голос Сиил. – Посмотри на себя в зеркало, как загорелись щёки!» Машинально я потёрла ладонью скулу. На пальцах проступили белые отпечатки.

Просеменила мимо стойки на негнущихся ногах. Старалась идти как можно медленнее и тише, чтобы уловить каждое слово. Мне будет, о чём подумать вечером. Определённо, будет.

– И штаны не следовало снимать, – Фарле прижала Аэнэ к груди и погладила по голове, как неразумную дочь. – Ох, до чего глупы мужчины, не могут даже простейшие порывы обуздать. Не зря Покровители нарекли их вторым полом и заставили подчиниться женщинам.

– Ни одна женщина не растопит его сердце, – Аэнэ шмыгнула носом. – И не подчинит. Он – ледышка! Раз уж мне не удаётся…

– Послушай меня, Аэнэ, – Фарле заговорила строго и отрывисто. Её слова рассыпались по паркету, как сухие горошины. – Ты больше не должна к нему ходить. Нет ничего хуже, чем навязывать своё внимание мужчине. Наши уступки делают их спесивыми и капризными.

Я едва тащила тело за подкашивающимися ногами. Мысли свились змеиным клубком. Неужели Линсен касался Аэнэ так же, как меня? А если он позволял себе большее?

– Если бы он был равнодушен ко мне, – заметила Аэнэ, словно услышав мои мысли, – не разделил бы со мной постель. Ни тогда, ни сегодня ночью.

В груди разорвался огненный шар. Выплюнул столб дыма и излился жидким пламенем меж рёбер. Разбросал по коже горячие капли лавы и выжег краски перед глазами. Захотелось завыть волком, выплёвывая горький пепел рухнувших иллюзий. Так, чтобы горло засаднило от боли. А когда ярость выйдет, опустошив тело и разум – уйти в тёмный угол и тихо заплакать. Прикрыла рот ладонью, глотая беззвучный крик. Как же ты права, Сиил. Я ревную. Я слепну и задыхаюсь от ревности! Почтенные Покровители, имею ли я на это право?!

– Опомнись, – буркнула Фарле. И мне показалось, что слова горничная адресовала не Аэнэ. – Он называет тебя Хатцен. Единение – ритуал для души, а не для тела. Пойми уже это.

Не желая слушать их больше, я хлопнула дверью. Звук получился таким громким, что из дверной щели посыпались щепки, а у меня заложило уши. Раскаяние вырвалось из горла громким вздохом. Глупая, вот глупая! Дала Аэнэ знак, что она победила.

Я поджала губы. Почтенные Покровители, что я несу?! Пусть побеждает в придуманных ею схватках сколько душе угодно. Я всё ещё замужняя дама, и мне нет дела до руки и сердца потерянного Линсена Морино.

Площадь, купающаяся в тепле третьего сезона, встретила запахом разогретой пыли и скошенного разнотравья. Солнце, кренясь к западу, растягивало тени по мостовым. Ветер подхватил мою юбку и поволок за собой вместе с первыми сухими листьями. Поток прохожих принял меня, утопив в обилии ярких пятен.

Я вслушивалась в гомон голосов и птичье щебетание, надеясь, что они заглушат дурные мысли. Но тяжёлые думы всё равно распирали голову, наслаиваясь друг на друга. Уместна ли стратегия выжидания, когда я не могу и предположить, чего добивается от меня Линсен? Не бегу ли я на приманку, как мышь на кусочек сыра? Не переломит ли мне хребет мышеловка Линсена Морино?

Решение настигло спонтанно и неожиданно. Если Линсен темнит, значит, боится чего-то. Должно быть, и приманивает меня к себе, опасаясь, что я узнала недозволенное. Только где он, корень его страха? В ранах, что заживают по щелчку пальцев? Или под рубашкой, которую он не снимает даже когда единится с женщинами?

– Посторонись! – проорал кто-то над самым ухом.

Острый локоть бесцеремонно отпихнул меня к обочине. Камушки обиженно зашептались под туфлями, и я едва не влетела в дерево у края мостовой.

– Сейчас как пихну в ответ! – сорвалось с губ и улетело в толпу.

Я обиженно поправила воротник пиджака. И тут круг замкнулся: вот то, что я могу и хочу сделать! Ответить Линсену тем же. Как и незадачливому прохожему, расставляющему свои локти там, где не следует.

Я больше не буду жертвой. Сегодня я сама стану охотником и перейду в наступление.

Если бы я не знала, что у Анацеа Бессамори есть взрослые дети, я подумала бы, что мы с ней одного возраста. Даже в заурядном домашнем одеянии прародительница клана больше походила на Покровительницу, нежели на рядового члена Совета. Лишь при ближайшем рассмотрении становилась заметна сеточка первых морщин в уголках её глаз, две вертикальные линии между бровями и тяжёлая умудрённость взора.

Дом Бессамори, что снаружи казался мрачным, как древний склеп, пах сыростью и звенел от наполняющей его суеты. Помощницы по хозяйству, облачённые в серые робы, и дочери Анацеа перетаскивали соленья, продукты и вино из кухни в гостиную. На подоконниках, под завесой тюлевых штор, выстроились ряды разноцветных банок, бочек, кастрюль и бутылок.