Карина Демина - Ловец бабочек [СИ]

Он пыхнул дымом.

И отложил сигаретку. Наклонился. Ногу потер.

…болит. И боль эта, ноющая зудящая, мешает сосредоточиться. Но здесь не принято слабость выказывать. Да и вообще слабых и больных нигде не любят, а ему это место пришлось выгрызать зубами, раз за разом доказывая, что он-то никак не хуже прочих.

— И вот интересно… выпивши-то она была, это и свидетели говорят, и кровь… свидетели-то соврут, им это на раз чихнуть, а кровь — дело другое, кровь точно не обманет. Но алкоголя немного, так, стопочку опрокинула, и стало быть, на ногах держалась. Для нее стопка была, что чихнуть… это первая странность. А вторая — крови-то немного натекло… когда голову отпиливают, то фонтан быть должен… а тут так, лужица… и стало быть, ее уже мертвую под вагонетку пихнули. Кто? А никто… никто ничего не видел, не слышал и не знает…

Он подобрал сигаретку.

— Дело это несчастным случаем выставили… а было оно где-то тридцать лет тому…

— Совпадение? — Катарина поежилась.

А в мертвецкой и вправду холодно.

— Совпадение, может, и совпадение… в те года для баб местных зело неудачными были, да… вот еще, глянь сюда, — он вновь простыню откинул и в грудь ткнул. Сперва Себастьян даже не понял, на что смотреть. А потом увидел — над левым соском покойника бабочку махонькую, которую двумя пальцами прикрыть можно.

…а солнце-таки выглянуло.

И когда вышли из мертвецкой, вовсе покинули серое строение госпиталя, Себастьян зажмурился. Солнце было ярким. Ослепительным. А небо — черным. Вот и получалось, будто кто дырку в крышке, которою всю их компанию развеселую прикрыли, проковырял.

— Сан Саныч, — извиняясь, произнесла Катарина, — преувеличивает. Он хороший человек, только настроен изначально скептически. Причем ко всему…

— И его можно понять.

А буря будет.

Пусть солнце, но снежок сыплется… мелкий такой, поганый, и ветерочек ледяной до костей пробирает.

— Вы же не думаете, что…

— Что нас с вами, коллега, решили использовать в качестве жертвенных баранов? — Себастьян поднял воротник. — Не то, чтобы я всецело в этом уверен, но… возможности подобной не исключаю. Отнюдь.

— И…

А ведь она, несмотря на все звания, молода.

И действительно наивна. Не глупа, отнюдь, просто некоторые вещи, вполне очевидные тому же Сан Санычу, ей кажутся по меньшей мере невозможными. Да что там, ей просто в голову светлую не приходит, что ее могут просто взять и подставить.

— Не волнуйтесь, — Себастьян изобразил очаровательнейшую улыбку. — Я тоже не ем грибов… и к слову о еде… вам не кажется, что время давно уж близится к обеду?

…местная ресторация не сказать, чтобы так уж разительно отличалась от привычной сердцу. Пахло едой. Пространство. Сияющий пол. Столики под белыми покровами скатертей. Вазочки с сухими цветами. И лакей с гладкою прической на пробор. Согнулся, руку отставляя, будто не кланяясь гостям, но лишь демонстрируя им распрекрасное свое полотенчико.

На лице — выражение глубочайшей скуки.

Презрения даже.

Будто бы посетители ранние — а ресторация была пустовато — оторвали любезнейшего от дел куда как важных. И за то он намеревался мстить. Окинувши Себастьяна тягучим взглядом, лакей пропел:

— У нас с хвостами нельзя.

— Что, действительно? — Себастьян повернулся к старшему следователю.

— Полиция, — сквозь зубы произнесла она.

— Так полиции можно-с, — лакей одарил и ее взглядом, в котором читалось все, что думает он о полицейских, которые, вместо исполнения долга и защиты общества, по ресторациям расхаживают. — А с хвостами — нельзя-с…

— Простите, — откуда-то из-за кадки с развесистым деревом вынырнул полный господин в пиджачной тройке. И если лакей был снисходителен к гостям, то на физии оного господина прямо-таки застыло выражение чистого незамутненного счастья.

— Маркус… сгинь, — сквозь зубы произнес он едва слышным шепотом, и лакей подчинился, впрочем, подчинялся он с глубочайшим чувством собственного достоинства. — Мы рады… мы премного рады… мы просто-таки счастливы гостям…

Господин подхватил Катарину под локоток, потянулся было к Себастьяну, но на собственное счастье трогать воздержался.

— Даже хвостатым?

— Всем, — решительно заявил он. — Всем без исключения… у нас столуются самые… замечательные люди… и не люди…

— А у вас разве есть нелюди?

Вид господина вызывал стойкое раздражение.

Прям почесуху.

— Ах, кого только нет… давече вот, — господин насмешки не заметил или, что верней, почел за лучшее не обращать внимания. — Вот купец захаживал… из ваших… частый гость, да…

— Уж не Порфирий ли Витюльдович?

…а вот это интересно.

— Нет, что вы, что вы, — господин замахал руками, и Себастьян обратил внимание, что руки эти были маленькими, женскими почти. Узенькая ладошка, аккуратные тонкие пальчики с розовыми ноготочками. И широкая полоска черного кольца на левом мизинце. — Порфирий Витюльдович давненько уже не заглядывал. Мы соскучились… очень обстоятельный господин…

— А кто тогда?

Господин нахмурился было, но лицо его к этаким гримасам приучено не было, а потому выражение вышло скорее уж комичным.

— Ох… запамятовал, — с удивлением произнес он. — Честное слово, запамятовал… он к нам частенько… да-да, частенько… одно время сгинул, я уж подумал, что все… ан нет, объявился давече… и велено было, — это господин сказал громким шепотом, — обходиться ласково…

Интересно.

Куда интересней полупустого зала.

И пары хмурых соглядатаев, что лениво ковыряли мороженое, и пары же щебечущих девиц за соседним столиком. Щебетали они как-то слишком уж громко, не стесняясь при том весьма откровенно разглядывать Себастьяна.

Столик в укромном месте, между двумя пальмами в кадках.

Полумрак, созданный бархатом портьер. Хрустальная люстра светит до неприличия тускло, будто тоже исполняя высочайшее указание не тревожить гостя. На столике тотчас появился хрустальный графин с водой, в которой плавали сизые куски льда. И пара бокалов.

Плетеная корзинка с сухими лепешками…

…салфетка вспорхнула и улеглась на колени Катарины, которая к подобным фокусам, как и к подобным местам приучена не была.

— Погодите, — Себастьян удержал господина, чьего имени так и не узнал. — Не спешите… расскажите мне о вашем госте.

— Что именно? — подобрался тот.

И все одно улыбается.

Недоволен. Быть может, корит себя за излишнюю болтливость, а вот поди ж ты, улыбается.

Искренне.

Почти.

— Опишите его… быть может, я знаком?

— Описать… — господин задумался. И задумался крепко. И на лице его застыла гримаса скорби, ибо мыслям, во всяком случае таким, полицейско-описательного толку, не было места в голове господина. — Описать…