Макс Фрай - Так берегись [litres]

Я и не беспокоился – о Меламори и вообще ни о чём. Сам не заметил, как этому научился, раньше-то всегда дёргался по пустякам. У меня было беспечное, полное радости и приключений, почти бесконечно долгое лето; я бы сказал, лучшее в моей жизни, но я оптимист и верю, что моё самое лучшее лето ещё впереди, хотя пока не способен вообразить, как это будет, что ещё надо добавить для полного счастья, и куда эту добавку втиснуть. Но ничего, доживу – пойму.

Я развлекался не только для собственного удовольствия, но и для Агаты. Решил, если уж она всё равно постоянно видит сцены из моей жизни, пусть это будет по-настоящему интересное кино. Окажись я на её месте, сам бы хотел, чтобы меня развлекали как следует. Иногда Агата смеялась: «Я тебя уже почти ненавижу, так шикарно без меня веселишься! – и тут же просила: – Даже не вздумай останавливаться. Продолжай, пожалуйста. Отличная у тебя жизнь, я бы такую не выдумала! Хотя, наверное, мои стражи Эль-Ютокана примерно так и живут. Но я никогда не могла представить их жизнь в деталях. В радостях жизни я не слишком хорошо разбираюсь, я скорей по печалям крупный специалист».

Останавливаться я и не собирался. Даже если бы Агата очень просила утихомириться и не мучить её своими похождениями, вряд ли я бы согласился сутками напролёт скучать, заперевшись на чердаке. Да и не помогло бы: на чердаке у меня как раз оборудован кабинет, а в кабинете вечно толкутся гости, желающие срочно выйти на крышу Мохнатого Дома через окно.

Впрочем, без гостей там тоже отлично: можно сидеть на широком подоконнике и влюблённо смотреть на все эти наши черепичные крыши, разноцветные фонари, широкую тёмную ленту Хурона, пересекающие её мосты, мигающие фары проезжающих амобилеров, тёмно-лиловое небо, по традиции исчерченное огненными письменами, по собственной прихоти изменять цвет проплывающих облаков, думать: грешные Магистры, это и есть моя жизнь? Так не бывает. Просто не может этого быть.

Моё беззаботное лето продолжалось примерно до середины осени. Погода практически не изменилась, да и ощущение затянувшихся счастливых каникул никуда не ушло; впрочем, я прекрасно понимал, что дело не в лете, а во мне самом.

Я сам стал другим, гораздо более спокойным и одновременно легкомысленным, нараспашку открытым для радостей и недоступным для привычных тревог. Может быть, – иногда думал я, – всё дело в Агатином поезде? Возможно, создать своё персональное наваждение, заплатить за него высокую цену, почти чудом себя сохранить, а потом взять над ним власть, примириться, всем сердцем его полюбить, регулярно ходить туда в гости, всякий раз изменяя на пороге свойства материи, из которой состоишь, а потом неизменно возвращаться обратно; короче, вот это всё, что со мной случилось и происходит прямо сейчас – входной билет в настоящую магию? То есть до сих пор я был просто человеком, удачно прижившимся в Магическом Мире, а вот теперь, наконец, стал взаправдашним магом, неуязвимым для обычных человеческих слабостей и тревог? Таким, как в легендах о древних Тёмных магистрах… то есть, будем честны, не в легендах, а в свежих сплетнях Джуффина и Сотофы о некоторых наших с ними общих друзьях.

Со стороны подобные рассуждения выглядят самодовольными, это я и сам понимаю. Но чувствовал я в те дни вовсе не довольство собой, а бесконечное удивление и благодарность – к судьбе, что оказалась такой, к людям и обстоятельствам, которые привели меня в эту точку, ко всем смертям, которые дышали в затылок, но так и не забрали меня, дали дожить до момента, когда счастье стало моим естественным состоянием, вне зависимости от того, что я делал – читал заклинание, мчался куда-нибудь в амобилере, шёл по злому мертвецкому следу, швырялся подушками в разыгравшихся собак, скучал в засаде, обедал, бесцельно гулял под дождём, одевался спросонок, опаздывая на совещание, или вскакивал на подножку поезда-призрака, где меня всегда ждали, чтобы обнять, увлечь к окну и воскликнуть: «Скорее смотри, что там творится! Это зимний праздник в Шаль-Унаване, фейерверки на Радужной площади, если не знать, можно подумать, будто небо горит, как бумага, брошенная в камин».

В тот – день? вечер? всё-таки ночь? по крайней мере, точно не утро, до рассвета было ещё далеко – я сперва засиделся в соседском трактире, который, теоретически, закрывается за два часа до полуночи, но Злик-и-Злак очень азартная игра. Потом, вернувшись домой, утешал Базилио, которая поцапалась с лучшей подружкой из-за какого-то интеграла; вот уж не думал, что доживу до такого дня, когда причина мелкой девчачьей ссоры окажется недоступна моему пониманию, но каким-то удивительным образом именно до него и дожил. Наконец я отправился в кабинет и вылез оттуда на крышу в надежде, что тёплый осенний ветер быстро выдует из моей бедной головы фрагменты мистического откровения об интегралах: я человек рисковый, но не настолько, чтобы оставаться в тёмной спальне один на один с такой чудовищной информацией. И в этот блаженный момент мне прислал зов один из секретарей сэра Шурфа. Секретарей у него примерно полдюжины, и я постоянно их путаю; в общем, это был какой-то дежурный ночной секретарь. Вежливо извинился за беспокойство и сообщил, что начальство желает срочно видеть меня в своём кабинете. Сказать, что я удивился, было бы изрядным преуменьшением. Всё равно, что лесной пожар деликатно «костерком» назвать.

Сама по себе просьба прийти среди ночи – дело совершенно обычное. Шурф знает, что в два часа пополуночи я обычно не только не сплю, но и радуюсь любому стоящему предлогу продолжать не спать дальше. Но через секретарей он меня до сих пор не вызывал. Какие-то новые вершины бюрократического шика, прежде ему недоступные. С другой стороны, где бы мы были без ежедневного покорения всё новых и новых вершин? – весело думал я, делая шаг с крыши Мохнатого Дома в кабинет Шурфа в Иафахе.

Не владей я искусством Тёмного пути, моё счастливое беззаботное вечное лето продолжалось бы ещё как минимум четверть часа – это если очень быстро доехать в амобилере, а потом прорываться к Великому Магистру, раскидывая охранников и не в меру медлительных секретарей.

Но хрен мне, а не последние четверть часа.

В кабинете царил полумрак, только под потолком горела крошечная Звезда Марьеза – красивый светильник, но скорее декоративный, чем полноценный источник света; впрочем, для всякого угуландца, отлично видящего в темноте, в самый раз.

Шурфа я сперва не увидел; решил, что он вышел и собрался было послать ему зов, возмущённо сказать – ну ты чего, сперва срочно зовёшь, а потом удираешь – но тут он привстал мне навстречу из кресла, стоявшего в самом дальнем углу, и сразу рухнул обратно. А вместе с ним рухнуло моё сердце – не просто в пятки, а куда-то под землю. Потому что ни при каких обстоятельствах сэр Шурф Лонли-Локли не может плюхаться в кресло, как мешок с дерьмом. Что хочешь с ним делай, хоть год мори бессонницей и совещаниями с представителями Королевского Двора, попутно откармливая отборными ядами, но так двигаться он не может. Вот просто не может, и всё.