Сьюзен Янг - Девочки с острыми шипами [litres]

– И ты говоришь, – шепчет Сидни так тихо, что я ее едва слышу, – что наши родители знают?

– Если это и правда наши родители, – отвечаю я, и она вздрагивает, услышав это. – Но да, думаю, они знают. Все они все знают.

Она поворачивается ко мне. Слезинки висят на ее длинных ресницах.

– А тебя сбила машина? – спрашивает она.

– Тогда почему с тобой все в порядке? – спрашивает Бринн. – Почему у тебя нет шрамов? – Она лихорадочно осматривается по сторонам, словно ищет хоть какое-то опровержение. – У нее ведь были бы шрамы, верно?

– Сломанные кости, – говорит Аннализа, выходя из туалета и вытирая рот салфеткой. – Порезы, ушибы и тому подобное. Но врач использовал какие-то технологии, чтобы снова починить тебя. Так же, как он залатал твое колено. Я видела в документах, что они могут проводить подобный ремонт. Куклу можно чинить снова и снова. Должно быть, это удобно.

Хотя мысль об этом приводит меня в ужас, это по крайней мере объясняет, почему у меня ничего не болело, когда я очнулась. Аннализа садится рядом с Сидни. Я рассказала им все, и теперь нам остается лишь понять, как использовать эту информацию.

– Меня не было с вами, – тихо говорит Бринн.

Марчелла смотрит на нее и видит, что она чувствует себя лишней, хотя вряд ли кто-то захотел бы быть частью происходящего. Она не была в числе первых учениц. Думаю, она внезапно почувствовала себя одинокой, отдельной от нас.

– Теперь ты здесь, – шепчет Марчелла, касаясь ее щеки. – Мы никуда тебя не отпустим.

Бринн кивает, кладет свою руку поверх руки Марчеллы, а затем заключает подругу в объятия. Не отпуская Бринн, Марчелла поворачивается к нам.

– Нам нужно выяснить, что находится в лаборатории, – говорит Марчелла. – Мне просто… кажется, что там и хранится ответ на вопрос о том, как добиться того, чтобы в школе провели расследование. Иначе зачем держать лабораторию закрытой? Почему они ходит туда только по ночам? Что бы там ни было, это держат в секрете. Что, если мы найдем информацию и сможем разослать ее инвесторам? Женам всех этих мужчин? Разошлем ее всем, кому сможем. Джексон сделает остальное, но я думаю, что некоторые женщины не захотят с этим мириться. – Ее глаза наполняются слезами. – Верно?

– Мама Джексона не захотела, – соглашаюсь я. – А это значит, что найдутся и другие.

Но потом мы вспоминаем о Леандре. Она соучастница всего этого. Почему она нам не помогает? Почему она мирится со всем этим?

– Скоро ужинать, – говорит Валентина. – Нам нужно привести себя в порядок. Не забывайте следовать правилам. Мне нравится план Марчеллы, – говорит она и улыбается ей. – Мы доберемся до лаборатории и узнаем, что они там прячут. После этого мы решим, что делать.

Мы соглашаемся с этим и обнимаемся, прежде чем разойтись. Некоторым девушкам еще предстоит оплакать потерю своих «родителей», а другие будут размышлять о том, как с ними обошлись в академии.

И хотя это трусливая мысль, но на мгновение я чувствую, будто мне не хватает витаминов, которые нам выдают, – не хватает возможности забыть все снова. Возможности не чувствовать себя уязвимой. Я обхватываю себя руками, понимая, что неведение не принесет мне безопасности. Просто мной станет легче манипулировать. Но все-таки… я напугана. Мне страшно, что я больше никогда не выйду за пределы этих стен. Я боюсь того, что люди, которые называют себя моими родителями, запланировали для меня. Какую сделку заключил директор школы?

«Я за тебя доплатил».

Я быстро отворачиваюсь от окна и подхожу к кровати. Мне нужен источник силы. Я хочу почувствовать себя смелой. Я просовываю руку под матрас и вытаскиваю из-под него сборник стихов. Как только книга оказывается у меня в руках, я чувствую себя лучше. Чувствую себя… замеченной, услышанной.

Сидя на краю кровати, я открываю первое стихотворение и читаю строку за строкой, ощущая, как они наполняют меня. Рассказывают о моей жизни. О моих мечтах. Моих желаниях. Там есть и другие стихи, некоторые более агрессивные, но есть и трогательные. Одно даже о любви.

Но меня снова притягивает мой любимый текст. Я начинаю читать его вслух, наслаждаясь звучанием слов. Я произношу их громко, и слезы застилают глаза.

– Что дальше? Заполнили школы они и ложным идеям конец положили, – повторяю я. – И провозгласили свободные дни…

– Какого черта ты делаешь? – кричит внезапно вошедший в комнату смотритель Бозе.

Он пугает меня так сильно, что книга падает на пол у моих ног. Я даже не слышала, как он открыл дверь. Тяжело ступая, смотритель Бозе подходит ко мне и поднимает книгу раньше, чем я успеваю до нее дотянуться.

– Что это? – спрашивает он, открывает ее на первой странице, и я вижу, как его глаза расширяются, когда он начинает читать. Он хватает меня за руку и тащит прочь из комнаты.

С его губ срываются потоки ругательств, и я не сопротивляюсь, понимая, что должна играть по правилам. Мне не следовало доставать книгу. Мне следовало быть осторожнее.

Услышав шум, Валентина выглядывает из своей комнаты. Она испуганно смотрит на меня, но не говорит ни слова.

Мне нужно придумать, как выпутаться из этой ситуации. Теперь, когда я понимаю, на что способна академия, я боюсь их больше, чем когда-либо. Я не могу позволить им узнать правду. Я не знаю, что они тогда со мной сделают. И что они сделают с моими подругами.

– Антону придется с этим разобраться, – говорит смотритель.

Я понимаю, что он обескуражен. Да, он злится. Но в то же время… боится чего-то.

Мы подходим к кабинету Антона, и смотритель открывает дверь. Антон стоит рядом с открытым шкафом для документов и смотрит в окно, держа в руке папку. Повернувшись, он тут же кивает смотрителю Бозе, чтобы тот отпустил меня. Он подчиняется, и я чуть не спотыкаюсь из-за того, что больше никто не тянет меня за запястье.

– В чем дело? – спрашивает Антон у смотрителя.

Бозе поднимает книгу и бросает ее на стол Антону. Он не в настроении разговаривать с психоаналитиком.

– Может, вам будет интересно взглянуть, – говорит он, показывая на книгу, и молча выходит из комнаты.

Антон выжидает несколько секунд, глядя на книгу, а потом поворачивается ко мне и улыбается, не размыкая губ.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

Не знаю, стоит ли отвечать честно. Я боюсь того, что он со мной сделает, и в моем сознании вспыхивают воспоминания о терапии контроля побуждений.

– Присядь, Филомена, – говорит он, убирает папку, которую держал в руках, обратно в шкаф и закрывает ящик.

Я подчиняюсь. Но ужас медленно охватывает меня. Меня выводит из себя мысль о том, что Антон считает, будто я не помню, как он со мной обошелся. И все-таки вот он сидит рядом со мной, словно он и правда мой психоаналитик. Как будто он хочет для меня только хорошего. Неравенство наших возможностей поражает.