Алексей Чайка - Крепость Луны [СИ]

— Совершенно верно, — кивнул я.

— И это, я должен сказать, весьма неразумно, ибо все доказательства против вас.

— Простите великодушно: какие доказательства?

— Документы в ящике отцовского, а теперь вашего стола.

— А вы не допускаете мысль, что их могли мне подкинуть?

— О, вероятность сия невероятно мала, ибо ваш отец умел пользоваться магией, и охранных заклинаний, даже при поверхностном обзоре, наши жандармы обнаружили больше сотни.

— Зачем же мне класть документы не куда-нибудь, а в ящик отцовского стола? Вам не кажется это глупым для человека, который служит…

— Лучше — служил, — вставил Рубовский.

— …служит в сыскном агентстве?

— Вы просто не думали, что кто-то будет проверять наличие документов. К тому же, зачем их забирать навсегда, если можно сделать копии?

— Для чего же? — устало поинтересовался я.

— Это вам лучше знать.

— Мне?

— Вы — преступник, а преступник всегда лучше следователя знает, для чего ему нужны гадкие результаты его мерзких преступлений.

— Преступник, — задумчиво проговорил я. — Роль, конечно, заманчивая, но я не буду её играть.

От бешенства Рубовский затрепетал:

— Так я, по-вашему…

— По-моему, вы вообразили себя Шекспиром, во власти которого раздавать роли.

— Пусть будет так, — подумав, выдавил из себя Рубовский. — Но всё-таки приготовьтесь петь. — Он положил на стол лист пергамента, перо и чернильницу. — Это ваше признание, самое чистосердечное признание на белом свете. Оно уже готово, вам остаётся только подписать.

Я весело посмотрел на коллегу.

— Моя подпись к вашим услугам, — и я плюнул прямо на слово «признание».

Рубовский, внешне спокойный, как древняя гора Уральского хребта, поднялся и постучал в дверь. Снаружи её открыл П.В.

— Будьте добры, верните господина Переяславского в его камеру, но через час вновь доставьте ко мне. Мы выпьем с вами чаю, а Николай Иванович хорошо подумает над всем, что было предложено ему с такой добротой и обходительностью.

Меня провели мимо главного следователя, которого я не оставил без внимания и скривил презрительную рожу.

Прошедший час, разумеется, ничего не дал. Мне сознаваться было не в чем. Я пытался подавить страх перед избиением, которое было так же неизбежно, как падение камня из разжатой ладони.

На этот раз П.В. шепнул мне при выходе:

— Слушайте Эраста Владимировича. Делайте все, что он вам говорит-с. Так лучше будет-с.

— Для кого лучше? — вспыхнул я, отступив от надзирателя на пару шагов, как от больного проказой.

— Для вас, для нас, для всех, Николай Иванович.

— Нет, П.В., лучше будет только для господина Рубовского, а мне, видите ли, не хочется, чтобы ему было хорошо. Такая вот у меня маленькая прихоть.

Надзиратель надул усы, обиженный тем, что я не оценил его доброе намерение защитить меня. Впрочем, я сомневаюсь, что он ничего не знал о тех способах, которыми Рубовский делал себе блестящую карьеру. Просто из-за трусости желал остаться в стороне. Уж простите, дорогой мой П.В., если эти воспоминания вы изволили прочесть, и они обидели вас, но таково моё мнение о вас. От труса до предателя — один шаг, так я думаю.

Меня вновь завели в комнатку. Маленький Рубовский ждал, переплетя над столом коротенькие полные пальчики. Великан-помощник всё так же стоял в углу, словно и не покидал его.

— Уверен, вы хорошо подумали.

Следователь наклонился и протянул было руку под стол, но я остановил его.

— Нет, нет, лишняя трата времени, — заверил я. — Вы получите тот же автограф, что и прежде. Я своих слов не бросаю на ветер. Что сказал, то сказал.

— Вы так молоды и не всего понимаете в этой жизни, — картинно вздохнул Рубовский.

— Не смею отрицать, господин следователь. Зато я точно знаю одно: вы заставляете меня признаться в том, чего я не совершал, а значит, вы преступник, мерзавец и клеветник, и место ваше там, где находятся ныне жертвы вашей блестящей карьеры.

Трудно описать, какие изменения произошли с лицом Рубовского. Он посерел, как зимнее небо в ненастный день, черты исказились, нижняя губа отвисла и на ней показалась слюна.

Прошла, наверное, целая минута прежде, чем Рубовский кое-как справился с собой и обратился к помощнику звенящим голосом:

— Захар, объясни этому юноше, что думать, конечно, не запретишь, но говорить вслух такое никто не смеет, даже такой зазнавшийся мальчишка, как он.

Припасённый для этого случая помощник в три шага преодолел полкомнаты и ударом в ухо повалил меня вместе со стулом на пол. Схватив за шиворот, Захар угодил мне в солнечное сплетение. Я лишился воздуха и снова растянулся на полу.

— Ждать, что вы попросите прощения за нанесённое мне оскорбление, я полагаю, бессмысленно, — нежным голоском пропел Рубовский, — но признание вы подпишите.

Я не спеша поднялся.

— А ты подлец, Эрастушка.

Рубовский закатил глаза.

— Захарушка, в слове «подлец» шесть букв. Пожалуйста, начисли столько же.

Детина пустил в меня кулак, но я отразил его заклинанием и сам ударил в живот. Захар согнулся, а я мановением пальца пустил в Рубовского стул, который рассёк ему щёку и повалил под стол. Мой удар, налитый яростью и презрением ко всякой подлости, повалил даже такого огромного мужика, как Захар.

— Ваши методы я презираю! — крикнул я и направил руку на дверь.

Но она не поддалась.

Огненная верёвка вырвалась из-под стола и обвила меня. Я тут же рассёк её клинком серебряного луча и, нагнувшись, приложил ладонь к затылку Захара и шепнул:

— Долой сознание!

Гигант рухнул без чувств.

Стол скрипнул, сделал сальто и чуть не сбил меня с ног. За ним воздух разрезал поток пламени, от которого я заградился невидимым щитом, и поток опалил крашеные стены. Поднявшийся Рубовский выглядел и рассерженным и потрясённым. Вероятно, ещё никто не сопротивлялся при дознании.

— Вы заплатите, юноша! — Рубовский отразил молнию, пущенную мной, и та вырвала из стены куски камня.

— Я ли должник? — удалось мне сострить и вытереть выступивший на лбу пот.

Я, став прозрачным, пропустил сквозь себя световой клинок следователя и оживил стул, который схватил Рубовского за лодыжку. Он пошатнулся, но успел что-то каркнуть.

Звериный то был язык или нет, я так и не понял, но на мгновение ослеп. Этого мгновения хватило, чтобы услышать хлопок и страшный удар и скрежет. Я ощутил за спиной холод стены, а когда зрение вернулось, увидел, что прижат к стене огромной железной скобой, вошедшей острыми концами в камень.

Руки мои оказались свободны для заклинания, в результате, Рубовский кувыркнулся и ударился головой о пол. Сильным был удар или не очень, но следователь выпустил ещё одну огненную бечеву, которая оплела мои запястья.