Алексей Чайка - Крепость Луны [СИ]

Генерал дёрнул плечами и хохотнул.

— Слава требует нервов, — сказал он.

Лев Сергеевич скривился, потом взял под руку генерала и повёл в залу.

— На твоём месте я бы сказал: «женщины требуют нервов». Не думаю, что у «Ранийских ведомостей» столь богатая фантазия на твои ежемесячные любовные похождения.

— Гляжу, язык твой со временем только становится острее, — ответил Сан Саныч.

— Да, это моя вечная беда.

— По мне так достоинство. С тобой говорить интересно.

— Правда? Многим не нравится, когда их жалишь. Присаживайся.

— Спасибо. А кожа у меня, как у слона, любое жало отвалится.

Сан Саныч опустился в кожаное кресло и оглядел средней роскоши залу, затем посмотрел на хозяина, севшего напротив. Щёки у того алели здоровым румянцем, глаза сияли из-под тёмных бровей; короткие щетинистые волосы торчали и переходили в смоляные бакенбарды, а те — в аккуратную бородку и усы, между которыми розовели обращённые в улыбку губы. Так вышло, что в сорок с лишним лет шевелюра Льва Сергеевича осталась нетронутой сединой, а лицо выдавало здоровый дух и согласие с собой.

— А ты каким был, таким и остался, — с искренностью проговорил Сан Саныч.

— Ну-ну, не будем о грустном!

— О грустном для меня? — ухмыльнулся генерал.

— Нет, не только для тебя. Ведь мы все стареем.

— Но ты медленнее других. Изволь сейчас же поделиться секретом!

— Секрета нет и быть не может, — отмахнулся Лев Сергеевич. — Я живу спокойно, но не бездельничаю, поскольку у меня есть супруга, дети, усадьба. Нельзя уставать от жизни, пресыщаться ею, как это делают некоторые селадоны, — и он скосил глаза на гостя.

— Не нашёл я свою единственную, — оправдывался Сан Саныч. — Так что ж мне сохнуть, как траве без дождя?

— И то правда! Помнишь, какими неутомимыми были?

Генерал ответить не успел, поскольку в залу вошла женщина, на вид просто девушка, в скромном, но красивом платье. Сердце Сан Саныча затрепетало, ведь разум по-прежнему принадлежал молодому Денису. Генерал вскочил так быстро, насколько позволяла полнота.

Поскольку он выглядел уж очень внушительно, женщина решила, что книксен не будет лишним.

— Полно, полно, Настасья Никитична, — Сан Саныч по привычке обольщения до невозможности снизил тембр голоса и коснулся губами невесомой ручки. — Я давно говорил, что нужно запретить людям брать в жёны ангелов, — добавил он, поглядев на друга.

Лев Сергеевич засмеялся, и в смехе его звучала гордость.

— Вы всё такой же шутник, Сан Саныч, — заметила Настасья Никитична.

— Чему не научишься для женщин!

— Ой, — махнула ручкой Настасья Никитична, — как послушаешь, так вся жизнь мужчины — сплошное доставление удовольствий женщинам. А на самом деле…

— Что на самом деле? — Сан Саныч сотворил испуганное лицо, будто жуткое беспокойство за судьбу близкого человека вдруг овладело им.

— Что женщины созданы исключительно для мужчин.

— Хм, неплохая арифметика. Наше к нам возвращается…

Тут в залу стал доноситься звон детских голосов, и скоро в комнату ворвались дети: мальчик лет десяти и девочка пяти. Они замерли, увидев пугающих размеров человека. Потребовалось некоторое время, чтобы они узнали его.

— Подойдите, поздоровайтесь с дядей, — ласково велела Настасья Никитична.

Сан Саныч с трудом опустился на корточки и вынул из кармана припасённые гостинцы.

— Я не кусаюсь, ребятки, — улыбнулся он.

— Александр, — обратился к мальчику отец, — подойди же к крёстному.

Мальчик набрал грудь воздуха и решительно шагнул вперёд.

— Здравствуйте, — сказал он и наклонил голову.

— Здравствуй, Саша, здравствуй, — растрогано проговорил генерал и прижал мальчика к себе, потом погладил по волосам и вручил гостинец. — На отца похож очень. А растёшь как! Скоро будешь такой же большой, как я.

— Любовь, — указал Лев Сергеевич на трепещущую девочку.

— Любочка, — вновь повторил генерал и так же вручил гостинец. — Представить нельзя, до чего ж гарно звучит: Любовь Львовна Волконская! Будет первая барышня во всём уезде.

Настасья Никитична увела детей.

— Славные ребята, — умилённо проговорил Сан Саныч, глядя на кружева исчезающего платья.

— Не хочешь, чтоб и у тебя были такие малыши?

— Поздновато уже — вздохнул генерал.

Волконский расхохотался.

— Тебе-то поздно? Не смеши!

Генерал скромно улыбнулся:

— Я, конечно, догадываюсь, что не меньше десятка моих ребят топает ножками по свету. Да, кто ж докажет, что они истинно мои?

Взгляд Волконского на секунду затуманился, словно он вспомнил какую-то свою тайну.

— Взаправду, не узнаешь.

— А ты, смотрю, крепко взялся за хозяйство. Не скучно ли?

— Вовсе нет. Мне нравится. Я понял, что нашёл своё призвание.

— Призвание — быть хозяином усадьбы и примерным семьянином? — удивлённо уточнил Сан Саныч.

— Да.

— Ох, братец. Я бы помер от скуки, — признался генерал.

— Фокус в том, что не хватает времени на скуку. Потому и не скучно и не от чего умирать. О, я тебе покажу ремонт в нашей комнате.

— «Нашей»? — лукаво переспросил Сан Саныч.

Волконский улыбнулся и кивнул.

— Это страшное нововведение прокралось и в наши забытые угодья. Кто-то восхищается тем, что муж и жена всё время спят в одной комнате, — тут Волконский понизил голос, — а старые кочерги, вроде моей тёщи, не находят слов дабы выразить своё негодование.

— Но ты относишься к этому положительно, не так ли?

— Совершенно верно.

— Я рад, — генерал огляделся. — Однако, ну и темнотища у тебя!

Хозяин крякнул и направил указательный палец на люстру.

— Огонь да развеет мрак!

Тридцать три свечи ярко вспыхнули. Объёмные тени сжались и крохами юркнули под мебель.

«Сильный», — заметил Денис внутри Сан Саныча, но тут же спросил:

— Что ещё делаешь, кроме как заботишься об усадьбе?

Волконский помолчал, а потом прищурил один глаз.

— Если скажу, будешь смеяться.

— Нет, не буду, — заверил генерал.

— Знаю тебя: будешь, — отмахнулся Волконский.

— Пожалуй, ты прав. Конечно, я буду смеяться, но только если это будет действительно смешно.

— Эх, ну тебя! Я пишу мемуары.

— Что? Я не ослышался? Пишешь мемуары? Ты? — округлил глаза Сан Саныч.

Волконский виновато пожал плечами.

— Да, я пишу мемуары. Но что в этом плохого? Не удивляйся так.

Генерал завертел головой.

— Прости, но я не могу не удивляться. Неужели та сорвиголова отрублена, а новая марает пергамент своими воспоминаниями?

— Совершенно верно. Ты помнишь, как мы смеялись над поэтами, как мы называли их блудницами перьев? И клялись как, что никогда не будем тратить драгоценное время единственной жизни на подобную чепуху?

— Помню.

Волконский поднял левую штанину, обнажив голень, покрытую волосами.