Елена Ершова - Ихтис

Бабка махнула полотенцем в сторону окна, где за низеньким заборчиком просматривался косогор с темными срубами Червонного кута.

– Так они же безвредные, – сказал Павел и вспомнил хоровод на берегу Полони. Гортанные выкрики, нелепые движения. И человек, вышагивающий из лодки на воду, как на шоссе.

– Безвредные, пока к ним попусту не лезешь, – ответила Матрена. – И то сказать, всех Захарий держал, а теперь кто удержит?

– Черный Игумен?

Бабка зыркнула, как водой обдала.

– Не диво будет, – медленно сказала она, – если Степан Захария и убил.

Потом вздрогнула, заозиралась по сторонам, перекрестила все четыре угла, бормоча под нос:

– Боже, Отец Всемогущий, благослови, освяти силою Святого Креста… сохрани от огненного пламени… от удара молнии избавь… от злого умысла сохрани и спаси…

Перекрестилась сама, заморгала редкими ресницами, на которые тотчас набежали слезы:

– Не слушай меня, Павлуша, дуру старую. Сама не знаю, что говорю. Такая беда! Такое горе! Как же теперь нам жить? Какой-никакой, а кормилец был!

Павел промолчал. Действительно, кормилец для всей деревни. Кто-то просящим комнаты сдает, а кто-то от них подарки принимает: не деньгами, так продуктами, а то и новые рабочие руки появляются.

– А вы ничего подозрительного утром не заметили?

Бабка утерла слезы и вытаращилась на Павла:

– Ты как наш Иваныч говоришь! Тот по всем дворам прошелся, всюду нос сунул. Только в своих бумажках строчит. Что мне замечать, милый? Спала я крепким сном, только услышала, как соседи заголосили. Тогда и на двор выскочила.

Павел кивнул. На какой-то миг ему стало не по себе: а ну, как сказала бы Матрена, что видела его, возвращающегося ночью, испачканного сажей и кладбищенской грязью? Может, и правда все это было сном?

– Баб Матрен, а расскажите, каким человеком был этот старец? Как он вообще здесь появился?

Матрена задумалась. Мяла передник, жевала узкими губами.

– Да что сказать, – наконец, ответила она. – О мертвых или хорошо, или ничего. Я мало что знаю. Слухи они как мухи: по деревне разлетаются, где окна открыты – туда и ныряют, людям в уши залетают, а те по-своему пересказывают. Слышала я, по молодости Захар нехорошим человеком был. Кто-то говорил, вор. Кто-то – душегуб. Я еще девчонкой была, когда его в эти места сослали, – Матрена опустилась на табурет, подперев кулаком подбородок. Воспоминания, наконец, прорвали плотину молчания, и слова хлынули, сбивчивые и торопливые. – В этих местах, Павлуша, лесозаготовки велись. Если по берегу реки идти да идти, все по течению, то вскорости выйдешь на то место, где бараки стояли. Там арестанты и жили. Нам строго-настрого велели дальше Окаянной церкви не ходить, пугали всякой нечистью. Байки, чтобы девки далеко от дома не бегали и со всяким сбродом не путались. Особенно, когда зону закрыли, а бараки бульдозерами снесли.

– Как снесли?

– Вот так, подчистую, – глаза Матрены заблестели, как слюдяные горошины. – Заключенных перевезли, а куда? Бог ведает! Только Захар остался на поселении, но тихо себя вел, плотничал помаленьку, семьей так и не обзавелся, жил себе бирюком. А потом парализовало его, – бабка помолчала, словно собираясь с мыслями, потом сказала: – Сам говорил, это епитимья за грехи. Да только слухи другие есть.

– Какие же? – спросил Павел, и показалось, что качнулась за окном серая пелена, приникла к стеклу, заволокла дымкой косогор и тени поползли по кухне, свиваясь в клубки и подбираясь к Матрениным ногам. Бабка словно почувствовала, поджала ступни в двойных вязаных носках, и запахнулась шалью.

– На том месте, где бараки построили, – проговорила она, – там издавна места нечистые были. Мне еще моя бабка рассказывала, а ей ее бабка, что леших да чертей там видели. Потому и название место получила – Лешачья плешь.

– Так причем тут старец Захарий и его чудеса?

– А притом, что Захар эти места вдоль и поперек изведал. По деревне пройдись, старожилов спроси… правда, тебе никто не расскажет: чужой ты здесь. А если бы рассказали, то узнал бы, что Захар нет-нет да и уходил в леса на месяц, а то и два. И где все это время жил? Что делал? Того никто не знает. Лишь старая Латка, которая еще прошлый век помнила, говорила, что Лешачья плешь большой силой напитана. Такой, что можно и больных исцелять и мертвых воскрешать. Только никакой человек ее взять не мог, как ни пытался.

– А пытались?

Мысленно Павел уже делал пометки для будущей статьи, и теперь оставалось только разобраться, где заканчивалась реальность и начинался вымысел.

– А то как же! – закивала Матрена. – Латка сказывала, искали. Да не кто-нибудь, а сам Демьян Черных. От него Захар про Слово и узнал.

Павел вспомнил могилу, увитую волчьим лыком. И соляной круг в свете бледной луны. И буквы, прорезанные в дереве.

– Черных, – повторил он и вопросительно поглядел на Матрену. – Уж не родственник ли Черного Игумена?

– Родной дед его, – подтвердила бабка.

Серая хмарь за окном лопнула и потекла гноем, истончаясь и пропуская лучи едва пробивающегося сквозь облака желтоватого солнца. Блики скакнули по окладам икон, и Матрена зажмурилась, заморгала слезящимися глазами. А вот в доме Захария икон не было. И ни у кого из Краснопоясников не было крестов, а только рыбешки, скрученные из медной проволоки.

«Идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков…»

– Я видел его могилу на старом кладбище, – сказал Павел.

Бабка приоткрыла рот и всплеснула руками.

– Что ты, Павлуша! Не ходи туда больше! Окаянное место, не хоронят там уже никого…

Осеклась, увела взгляд в сторону. Солнечные блики покружились по комнате и пропали: небо снова заволокло мутью. Павел ждал, Матрена теребила ткань, сминая ее скрюченными пальцами, наконец, сказала:

– Демьян и был последним, кого там похоронили. Потом настоятель наш, отец Спиридон, запретил. Говорит, там нет дороги в царство небесное, где покоятся преступники и душегубы.

– А кем был дед Степана?

– Колдуном, – быстро ответила Матрена и снова осенила себя крестом. – Ох, святой Михаил Архангел, помилуй нас грешных…

«Колдуном», – мысленно повторил Павел и ощутил зуд, какой обычно бывает у журналистов, когда перед носом маячит сенсация. Понятно, почему на эти места положила глаз Софья Керр, вот только глубоко копать не стала, а напрасно.

Здесь, в Богом забытой деревушке, бывшем ссыльном поселении отмечено место с паранормальной активностью. О нем знал местный колдун, который сам хотел добыть силу, но по каким-то причинам не смог, и рассказал о секрете бывшему заключенному. И тот уходил в лес на поиски до тех пор, пока его не парализовало. Епитимья, наказание за прегрешения. Или некий побочный эффект? А потом зазвучало Слово, и недужные исцелились, а утонувший мальчик ожил…