Елена Ершова - Ихтис

– А в доме Латки? Да еще год спустя? Выходит, там есть, чего?

– Выходит, есть.

– Что-то ты мне не договариваешь, – сердито сказал Павел, как обрубил, и хлопнул ладонью по одеялу. – Выкладывай начистоту! Уговор, помнишь?

Кирюха быстро закивал, полез за пазуху и выудил грязную тряпицу.

– Вот, дядя. Доказательство прихватил, да не одно.

Развернув тряпицу, он вытряхнул на одеяло что-то серое, иссохшее: вытянутые лапки, пятнистое брюхо. Сушеная жаба!

Павел брезгливо отпрянул.

– Где взял?

– В подполе, куда провалился, – понизив голос, ответил Кирюха. – Чернота была, как в трубе. Я сначала шевельнуться боялся, думал – Степан найдет, не поздоровится. Потом рукой-ногой дернул – вроде, цел. Сел на задницу, внизу – доски. И пахнет гнильем и лекарством. Странно так, дядя. Я зажигалкой щелкнул и увидел… – он придвинулся еще, зашлепал губами, по слогам вышептывая то, что не нужно слышать никому, и чтобы понял только Павел: – Там пол-ки. Как у нас в пог-ребе, куда мать со-ленья ста-вит. И тоже бан-ки, банки… Я взял од-ну, думал – огу-рцы после Латки оста-лись, толь-ко не огурцы там бы-ли, а кос-ти!

– Кости?

Кирюха хлопнул себя ладонью по губам, качнул головой: тише! Потом взволнованно облизал губы и продолжил:

– Не знаю, звериные или… чело-вечьи. Жутко, дядя! А в другой суше-ные жабы. А еще тетради… – Кирюха выудил тугой рулон, расправил на постели. Края давно истрепались, пожелтели, клеенчатый переплет шел пузырями. – Гляди сам, а никому не показывай. Ух, я страху натерпелся, пока из подпола вылезал и обратно бежал! Огородами да вкруг!

– А Черных? – спросил Павел, быстро пролистывая тетрадь. Кирюха вытянул шею, кося любопытным глазом на каракули, пестреющие «ятями».

– Черных ушел, наверное, – неуверенно ответил мальчишка, и его слова теперь текли через странные фразы, едва разбираемые Павлом: «Встану язъ рабъ Божій (имя рекъ) благословясь и пойду перекрестясь въ чистое поле подъ красное солнце, подъ младъ свѣтелъ мѣсецъ, подъ частыя звѣзды, мимо Волотовы кости могила…» [1] Майков Л.Н. Великорусские заклинания – Свеча Времени . На последнем слове Павел вздрогнул и захлопнул скользкий переплет, выхватывая Кирюхино: – …спугнул его кто-то или нарочно отвлек. А там и люди со службы пошли. Я хотел сразу к тебе, дядя! Прибежал – тебя нет, нах! Вот, дожидался.

Он замолчал, собирая в морщины гладкий лоб, потом спросил:

– Дядя, а помнишь, что про меня Акулина сказала?

Павел нехотя отложил находку. Старинные буквы покачивались в накуренном воздухе как елочные игрушки, позвякивали, утаскивали в тайну.

– Лягушачью кожу в костер, а себе приговор, – прошептал Кирюха и съежился. Старинные слова-заклинания лопнули и осыпались пеплом. Павел поднялся.

– Вот что, Кирилл, – сказал он и вытащил из бумажника тысячные. – Держи премиальные, заработал. Бери, не бойся! Они же и расчетные.

– Как это? – растерялся Кирюха, протянул руку, подержал на весу.

– А так! – Павел пихнул бумажки в его ладонь. – Деньги твои по совести. А теперь тебе другое задание: держаться подальше от Степана Черных и от Червоного кута тоже.

Кирюха молчал, раздувая ноздри, мял в пальцах купюры.

– Там, в подполе, еще много всего, – пробурчал он. – И Степан не знает… остальное забрать бы, а, дядя?

– Заберу, – твердо сказал Павел. – Вот как стемнеет, так и схожу. Только ты больше ни во что не ввязывайся. Не шуточное это дело. Ну? Обещай мне!

Кирюха сопел, думал, наконец, кивнул и со вздохом спрятал деньги в карман.

– Не справишься ведь без меня, дядя. Я б тебе место показал и фонарь принес.

– Фонарь принеси, – согласился Павел. – А ходить со мной запрещаю.

Весь день и до самых сумерек Павел перелистывал найденную Кирюхой тетрадь, продираясь сквозь прыгающие закорючки: собрание заклинаний, переписанных аккуратно, от руки. Водя пальцем по строчкам, Павел читал полушепотом: «Чтобы видеть во снѣ средство оте болѣзни, нужно на Николинъ день лечь спать въ церковной оградѣ, а на ночь проговорить слѣдующее…»

Выцветшие кляксы прожигали кое-где пожелтевшие листы, чернила плыли. Телефон прогудел сообщением: «От И.П. привет!»

Значит, Нина уже в городской библиотеке, в гостях у Ирины Петровны. Наверное, пьет зеленый чай с шоколадными печеньями и болтает о всякой ерунде, как принято у женщин. Некстати вспомнилась и Аня…

Павел досадливо захлопнул тетрадь. Хотелось курить, оттого и мысли рассыпались. Надо бы освежить голову, а там и до вечера недалеко.

К бабке Матрене пришла соседка и стекло о стекло зазвенели рюмки, а по кухне поплыл крепкий дух самогона. Для приличия предложили Павлу, но он вежливо отказался, сославшись на здоровье, и соседка прицокнула языком:

– Что за мужики стали, или горький пьяница, или совсем не пьющий. А мы по десять капель для сердечной радости. Ну, кума, за упокой души раба Божия Захара!

Пили в тишине, не чокаясь, и Павел, обуваясь, услышал от двери:

– Так где же похоронили горемыку-то?

– На старом кладбище. А где точно? Не говорят, окаянные.

«Надо спросить у Лели», – решил Павел и вышел за порог.

Сумерки легли под окна, вывернув сизое брюхо. В отдалении порыкивал гром, но гроза обходила Доброгостово стороной, и тугие тучи скользили мимо, унося подальше от деревни червивые клубки молний.

Павел спугнул жмущуюся к забору парочку и чужим трескучим голосом попросил закурить. Коренастый парень молча протянул мятую пачку. Павел вытащил сигарету, машинально сунул во внутренний карман, к блокноту и обломку карандаша, выровнял их пальцами – одно к другому, проверил, на месте ли Кирюхин фонарик и камера.

В деревне не заблудишься: ориентиром служила маковка Троицкого собора. Бойко отзвенели колокола, оповещая окончание вечерней службы, эхо еще долго дрожало и переливалось в вечернем воздухе. С гиканьем по улице пронеслись мальчишки, швыряясь друг в друга комками глины. На них сердито прикрикнула мимо проходящая женщина и скользнула по Павлу виноватым взглядом. Он сдержанно улыбнулся и повернул от церкви налево, к почте. Вот магазин, а там уже видна продавленная крыша, до конька поросшая бурьяном.

Дом старой Латки.

Павел прогулялся по грунтовой дороге дальше, к лесу, изредка делая снимки и пережидая, пока опустеет улица. Он не сомневался: Латка водила дружбу с местным колдуном Демьяном и знала, откуда пришло загадочное Слово. Надеялся, что другие записи, о которых болтал Кирюха, прольют свет на темное прошлое деревеньки.

По грунтовке протрясся грузовичок прямо к дому Лешихи. Из кабины, кряхтя, вылез мужчина в низко надвинутой на лоб кепке и боком протиснулся в калитку. Забрехала Лешихина собака, окно подмигнуло желтым глазом, дверь быстро отворилась и также быстро захлопнулась: хозяйка приняла гостя, и улицу объяла долгожданная тишина. Нащупав в кармане фонарик, Павел крепко его сжал и, оглядевшись, спиною ввалился в бурьян.