Елена Ершова - Ихтис

И дернули за штанину.

Павел послушно плюхнулся на четвереньки и увидел рядом с собой белое от испуга знакомое лицо.

– Ты!

Девушка тут же накрыла его рот ладонью: от кожи пахло молоком и травами. Потом качнула головой, из-под косынки выбились смоляные кудряшки, и настырно прижала палец к губам: «молчи!»

– Ты послала кошку? – совсем тихо спросил Павел.

Девушка утвердительно кивнула и умоляюще прижала ладони к груди, ткнула пальцем сквозь бурьян, туда, где стояли Краснопоясники. Павел подвинулся ближе и тронул за плечо:

– Не бойся. Я читаю по губам…

Девушка поежилась от прикосновения и задрожала, но не отодвинулась, только округлила губы и почти без слов выдохнула:

– Сте… пан…

То, что девушка прячется от Черного Игумена, Павел и так понял. Ветер доносил бессвязные слова, и было ясно, что Степан повторяет то же, о чем говорил на похоронах: об убийстве старца и о расплате за содеянное. Но что-то тревожное – в поведении ли незнакомки, в реакциях сектантов, в обезумевшем облике самого Степана, – настораживало и мучило ожиданием неминуемой беды.

«Он… взял… Сло-во», – прочел по губам Павел. – «Те-перь… он… месси…»

– Я-а! – прогрохотал могучий Степанов бас. – Я есмь Слово Божие… и гнев! Придет день… пылающий как печь. Тогда все… поступающие нечестиво будут как солома… попалит их грядущий… не оставит ни корня, ни ветвей.

Девушка рядом с Павлом зажала ладонями уши и закусила губу, а сам Павел осторожно отодвинул ладонью заросли и глянул.

Черный Игумен жадно пил из большого прозрачного кувшина, словно его мучила жажда. Наконец, опустив его и вытерев рукавом бороду, обвел горящим взглядом паству и прохрипел:

– Скорбит Господь, видя нечестивые дела. Неверие разъедает души, как гниль.

– Веруем, батюшка! Спасение наше! – вразнобой прогудели мужские и женские голоса, но Степан отмахнулся.

– Слышал я, – продолжил он, – как многие говорили: «Вот, старец Захарий умер, а ты не стоишь перста его. Если ты – Бог, так накажи преступника, если гнев, то где твои стрелы?» И вот я отвечаю вам, как отвечал Господь фараону, царю Египта, – он наклонился и выдернул из-под ног обструганную щепу. – «Теперь ты узнаешь, что я – Господь! Посохом, который у меня в руке, я ударю по воде Нила, и вода превратится в кровь. – Степан опустил щепу в воду и прижал ко дну. – Рыба в Ниле умрет, река станет зловонной, и египтяне не смогут пить из нее». Так и я взываю: «Господи! Если Ты говоришь через меня, то покажи нечестивцам всю силу Своего гнева! Преврати эту воду в…»

Женщины взвизгнули, потом громко выдохнули мужчины. Со своего места Павел увидел, как вода в кувшине окрашивается в багрянец. Рядом прерывисто задышала незнакомка и впилась острыми ногтями в Павлово плечо.

– …кровь! – мрачно докончил Степан и, отступив, со всей силы хватил кувшин о камень.

– Господи, помилуй! Прости за грехи наши! – донеслось из толпы.

Черный Игумен нагнул голову и обвел паству тяжелым взглядом.

– Я сделаю так, – глухо проговорил он, – чтобы во всех реках и водоемах вода превратилась в кровь. Даже в стеклянных и глиняных сосудах. Такова будет расплата за неверие. Я накажу мир за зло, а нечестивых за беззакония, и это – мое первое наказание…

– Батюшка, не гневись! – завопила женщина и первая бухнулась на колени. – Лукавый с пути сбил! Все он, он! Антипка!

Следом за ней бухнулся на колени мужик, рванул на шее крученую подвеску и захрипел:

– Не гневись, батюшка! Не со зла, а только по бесовскому наущению…

– Бесы к тому приходят, кто им свое сердце с охотой открывает, – ответил Степан. – Каешься ли?

– Каюсь! – с жаром подхватил Антип. – Любое наказание приму!

– Тогда будет тебе десять плетей, – холодно сказал Степан. – А тебе, Авдотья, пять. – И ткнул пальцем в толпу: – Ты, Листар, и ты, Маврей, проследите.

От Краснопоясников тотчас отделились двое мужиков и подхватили под руки рыдающую женщину, а Павел вспомнил, что именно они несли на плечах гроб с телом старца Захария, и снова ощутил на языке горелый привкус. Облизал губы – привкус пропал.

– Остальным молиться за упокой души Захария, – продолжил Черный Игумен. – А если среди вас есть убийца, то сроку даю до вечера. Придите и покайтесь, ибо близок час моего гнева.

– Чертовы фанатики! Ерунда это все! Фокус!

Девушка испуганно глянула, переплела на груди пальцы, сжимая подвеску-рыбку.

– Фокусы это, – повторил Павел, сердито отцепляя от рукава сухие колючки: пока бежали через пустырь, насобирали их вдоволь. – Добавление индикатора вроде фенолфталеина, он краснеет в щелочах и солях. Как вариант – реакция роданистого аммония и хлорного железа. Залепить кристаллик аммония в воск, прикрепить в щепке, а потом раздавить в заранее подготовленном сосуде – вот тебе и библейское чудо.

– Он пил из кувшина…

– Кувшин можно подменить или добавить хлорное железо чуть позже.

– Выходит, нет у Черных никакого Слова?

– Выходит, нет, – Павел встряхнул пальцами: колючки хоть крошились в труху, но упрямо впивались в кожу крохотными якорьками.

– Что ж ты тогда побежал?

– А ты чего?

Глянули друг на друга: лица встревоженные, побелевшие. На девичьей гладкой щеке алела припухлость от хлестнувшего наотмашь борщевика.

– Боюсь его, – шепнула девушка, зябко поводя плечами. За ее спиной гулял в бурьяне ветер, паства разбрелась по домам, и над Червоным кутом повисли дымные клубы, косматые и седые, как свалянная шерсть.

– Если боишься, почему не уйдешь? – раздраженно спросил Павел.

Она опустила ресницы и вдохнула, накручивая на палец пружинистый локон:

– Не могу. Некуда идти: ни семьи, ни родителей. Был один дед, и тот оставил…

Сказала и умолкла на полуслове.

– Зовут-то тебя как?

– Леля, – имя перекатилось на языке, как сладкая карамель. – А здесь Аленой зовут.

Она снова поправила косынку, но непослушные кудри не желали прятаться под белым хлопком и выпрыгивали то на виске, то надо лбом.

– Ты меня не выдавай, – попросила Леля. – Узнает Черных, что я за ним следила, убьет.

– Не выдам, – сказал Павел, – если расскажешь, что делала ночью на кладбище.

Леля покосилась, но вдруг рассмеялась, встряхнув головой, отчего косынка снова сползла на затылок и кудряшки рассыпались пушистым облаком.

– А ты ведь тоже за мной следил! – сказала она. – Выходит, прав Черный Игумен, что не за исцелением приехал? Зачем тогда?

– Хотелось на чудо посмотреть. Я по ним специалист.

– Увидел?

– Как вода в кровь превращается? Такими фокусами и школьника не проведешь. Дураки, кто верит.

Леля посерьезнела, поджала губы.

– Человек отчаявшийся и запуганный во что угодно поверит. Особенно, если своими глазами видел, как утонувшего мальчика оживили. Степан спал и видел, как силу получить, а теперь себя мессией называет, воду в кровь обращает, сомневающихся наказывает. – Леля стиснула белыми тонкими пальцами ворот рубахи и длинно выдохнула: – Страшно мне, муторно… Нехорошее чую.