Елена Ершова - Ихтис

– Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? – поддакнула сестра Олимпия, еще несколько минут назад своими руками затягивающая узлы на запястьях священника. Будет ли ее потом глодать совесть? Будет ли казаться, что ладони вымараны в крови? Или, может, проснется однажды ночью, чувствуя, как вода заливает ноздри, как разбухают легкие, каким жгучим становится каждый вдох, и нет возможности ни освободиться, ни спастись? Нет, ее глаза чисты, как стекляшки, нет в них ни сомнений, ни сострадания, одна фанатичная вера.

– По вере и воздастся вам, – просипел Степан.

– А разве не говорится… что попросите в молитве с верою… то получите? – донесся из толпы надтреснутый голос.

Степан вздрогнул, зашарил тяжелым взглядом по белым лицам, нашел говорящего: чужак! Стоял, пригнувшись, как битая собака, один глаз по-прежнему полуприкрыт, второй опутан красной сетью капилляров. Задумал что-то и тоже выжидает. Только дашь слабину – бросится.

– Так, – хмуро согласился Степан и оглянулся на Акулину. Девчонка дрожала, обхватив себя за плечи, горло – как натянутая струна. Слово жгло ее изнутри, не давало покоя, вот только без умения скорее навредит, чем спасет. Увезти бы Акулину, спрятать от мира, пока не научится владеть силой.

– Как тело без духа мертво, – продолжил тем временем чужак, – так и вера без дел мертва. Мы сделали, как велел, теперь и ты яви нам чудо воскрешения.

– Не ради себя просим! – подала голос Маланья. – Ради матери!

– Ради матери! – эхом повторил Маврей.

– Ради-и ма-атери-и!..

Акулина заскулила в ответ, прижала ладони к ушам. Взгляд ее затравленно заметался, перескакивал с отца на Маврея, с Маврея на Рудакову, с нее на чужака и обратно. А те поднимались с колен, тянулись к Степану, словно ими водил невидимый магнит, льнули друг к другу. И вот уже встали полукругом, готовые услышать .

– Иди, – тихо сказал Степан дочери и легонько подпихнул в спину. – К Аленке иди!

Пусть ведьма, а дочери с ней спокойно. Успеть бы увести, пока никто не знает, в ком на самом деле скрывается Слово. Вот только чужак странно наклонил голову и тоже шевельнул губами, словно услышал все сокровенные мысли Степана.

– Что обещал – исполню, – сказал Черный Игумен и, подняв ладони, хлопнул над головой.

То был знак.

Люди сомкнули руки.

Притопнули, впечатав подошвы в землю, и двинулись посолонь, приговаривая на выдохе:

– Ох, дух! Дай слух! Изреки слог! Спаси, Бог!

– Спаси, Бог! – повторяла Рудакова, увлекаемая хороводом.

Текли по ветру красные пояса, мелькали белые рубахи. Изредка размыкались руки и люди расходились ручейками, чтобы сомкнуться снова чуть в стороне, притопнуть, выговорить:

– Ух, ух!

И закружиться быстрее.

– Иди же! – прикрикнул снова Степан.

Его голос потонул в далеком громовом раскате. Акулина всхлипнула и, подпрыгнув на месте, как перепуганная птичка, бросилась к ведьме. Та подхватила ее на лету и повлекла вниз по склону.

– Блаженны слышащие Слово и соблюдающие его! – закричал Степан, подняв лицо к быстро темнеющему небу. – А кто соблюдает Слово, в том истинная любовь Божия свершилась! Се, услышьте! – он поднял к небу разведенные ладони, и показалось, потекла по ним смолистая темень, а может, кровь. – То эхо гласа Его и отблеск очей Его! Грядет Господь на огненной колеснице, в левой руке его мера, в правой – меч. Так, измерит дела ваши и воздаст по вере…

– Вижу, вижу! – заголосил кто-то, и люди застонали, как один человек.

Степан тоже глянул и похолодел.

Туча накатывала на деревню, подрагивая, как студень. В ней что-то беспрестанно искрило и шевелилось, и прямо над головой Степана бессмысленно ворочался круглый и лунно-белый, затянутый пленкой глаз.

В страхе вскрикнул женский голос. Круг распался, и с десяток людей повалилось на траву.

– Ооо! – выл кто-то на одной тоскливой ноте. – Ооо…

– Ах, Боже! Благодать! – истерично смеялась Маланья, извиваясь всем телом.

Неслись молитвы и всхлипы.

Только чужак стоял неподвижно, на его скулах вспухали желваки, и даже сквозь рев непогоды и визгливые возгласы Степан слышал, как скрипят его зубы.

Черных бросился прочь.

Под сапогами скользила мокрая после ливней трава, а спину буравил взгляд… кого? Господа? Дьявола? Невиданного чудовища? Или, может, это было галлюцинацией, какие порой мучили Степана вместе с эпилептическими припадками? Он не был эпилептиком с рождения, а первый приступ случился после возвращения в Доброгостово и ссоры с дедом Демьяном. Вредный был старик, не мог простить, что внук в город подался, поэтому передал Слово первому встречному – ссыльнопоселенцу Захару, а сам Степан, не ведая того, попался на крючок нереализованной родовой силы. И это мучило его, навсегда привязав к деревне и больной дочери. Но скоро Акулина излечится сама, и излечит Степана, а он будет нести волю если не через собственные уста, то через дочь. И, как почитали Богородицу, так будут почитать его, отца новоявленного пророка.

– Акулина!

В избе тихо и сумрачно, по комнатам бродили сквозняки и шорохи.

– Акулька! Выходи, не бойся!

Из кухни серой мышью высунулась жена, голова непокрыта, волосы стянуты на затылке в пучок, а вместо белого сарафана – вязаная юбка и кофта на пуговицах. Степан мазнул по ней раздраженным взглядом и сухо спросил:

– Собираешься?

– Собираюсь, – ответила Ульяна.

– А мне не сказала.

Она сжалась, затеребила нижнюю пуговицу, того и гляди оторвет.

– Молчишь чего? – буркнул Черных.

– А что сказать? – Ульяна подняла глаза, и впервые за многие годы во взгляде жены блеснуло что-то прежнее, ведьмовское, лихое. – Ты сам уезжать не хотел.

– Тогда не хотел, а теперь надо. Дочь где?

Ульяна приподняла брови:

– С тобой…

Под ребрами завязался ледяной сгусток.

– Ты не шути так! – прикрикнул Степан, надвигаясь на жену и стискивая кулаки.

– Я не шучу, Степушка, – залепетала Ульяна, принимаясь отступать к кухне. Кожаные туфли на каблучке, долгое время пролежавшие в коробке под кроватью, гулко постукивали в доски. – Видела, с тобой она. Ждала, когда придете, а пока вещи собирала. Тебе теплый свитер, Акуленьке платьице… С кем оставил ее?

Степан вытер сухой рот и ответил:

– С Аленой, цыганкой.

– Ах, с Аленой, значит, – недобро усмехнулась Ульяна и распрямила плечи, в глазах заполыхали бесовские огоньки.

– Так не приходила она?

– Нет.

Ульяна замерла, опершись спиною о кухонный стол. Степан остановился на пороге, обливаясь холодным потом. Если Акулина так и не вернулась домой, то где она теперь? Куда потащила ее ведьма? А, главное, зачем?

«Она поняла!» – молнией сверкнула догадка.

В глазах потемнело, словно и сюда, в прикрытое ставнями окно, заглянула туча-рыбина. И на кого она глянет – то будет обречен на скорую смерть.