Елена Ершова - Ихтис

– Акули-на-а! – закричал Степан, уже не таясь. Переложил скальпель в другую руку, скривился от прострелившей плечо боли, потом обтер окровавленную ладонь о штаны и побрел вперед, медленно раздвигая грудью ветки кустарника. Ноги то и дело спотыкались о просевшие холмики, кресты выступали частоколом. Вон и знакомая могила – в полумраке Степан не видел, что написано на дощечках, но прочитал по памяти: «Черных Демьян Афанасьевич».

Степан заскрипел зубами от бессильной злобы. Смотри, старый колдун, к чему твое самодурство привело! Как все друг другу за Слово глотки грызут! Доволен теперь?

– А ну, стоять!

Из зарослей вышагнул Михаил Иванович. Дуло охотничьего ружья уставило на Степана пустые глаза – черные, какие бывают у акул. И сам участковый, заросший и черный, с разбитым в драке лицом, стоял, подрагивая, не то от ветра, не то от волнения.

– Скальпель брось!

– А ты ружье, – глухо ответил Степан, тяжело дыша после быстрого бега. Краем глаза заметил, как через кустарники продираются люди: рубахи темнеют грязью и прорехами, пояса кто потерял, кто дважды обмотал вокруг себя, чтобы не цепляться за ветки. В руках у многих – камни. Волки сбросили овечьи шкуры и теперь требовали свое.

– Самосуд хотите устроить? – усмехнулся Степан. – Забыли, на кого руку поднимаете?

– На лжеца, – раздался со стороны голос.

Треснула над лесом молния, осветила поваленный крест. Из-за него шагнул мертвец: голова трясется, как в припадке, зубы оскалены, глаза вытаращены и красны. Как звали его в миру? Раб Божий Павел, в посмертии назвавшийся Андреем.

– Обещал воскресить, а не выполнил, – проскрежетал мертвец. – Требовал веру, а вера без дел мертва.

– Солгал! – выкрикнул брат Маврей, выступая из тьмы, качая в ладони увесистый камень.

– Предал! – поддакнула сестра Маланья.

– Отступник! – взвизгнул брат Листар.

– Я пастырь ваш! – заревел Степан, и плывущие тучи напоролись на церковный крест, небо затрещало, ответило раскатистым эхом.

– Горе пастырю, предавшему свой народ, – сказал мертвец, – да будет он проклят во веки веков! И наказание ему…

– Смерть! – выкрикнул кто-то.

– Смерть! – понеслось над кладбищем. – Смерть, смерть!

Страхом обнесло голову. Степан зарычал и развернулся, выставив скальпель.

– Убью! – захрипел он. – Только попро…

Камень угодил между лопаток. Внутри что-то хрустнуло, отозвалось острой болью.

– Взявший меч, мечом погибнет! – прокричал мертвец и, заложив камень в пояс, раскрутил и бросил. Степан уклонился, и удар пришелся вскользь, по уху. Звоном обдало полголовы, по щеке тотчас заструилась кровь.

– Воскрес, значит? – прошипел Черный Игумен, выставляя скальпель. – Так сдохни снова!

– Степан! – запоздало крикнул участковый.

Но того уже не остановить, как не остановить летящие камни. И что терять? Почти не чувствуя осыпающих его ударов, Степан кинулся на чужака, а ветер подстегивал в спину, рвал волосы, шептал в уши голосом деда Демьяна:

– Воздай по делам! Наказание нечестивому – огонь и червь!

Лезвие вспороло воздух и, не встречая сопротивления, вонзилось в крест. Но еще раньше грянул выстрел.

Степан покачнулся.

Показалось, очередной камень ударил его в поясницу. Боль ослепила молнией. Степан повалился грудью на крест и тяжело задышал, отхаркивая густую и почему-то соленую слюну. В ушах стоял грохот и звон, в глазах расходились круги, как от брошенного в озеро камня…

…того, что пробил голову Кирюхи Рудакова…

И потащило на дно, во тьму и ил. Там, слепленная из грязи и просмоленных досок, стояла Окаянная церковь, в ее окнах тускло помаргивал свет. Там ждала его Акулина, опершись о подоконник и погрузившись в сладостную дремоту. Ждала и улыбалась во сне улыбкой погибшей матери.

– Доч…ка…

Степан оттолкнулся от креста и сделал шаг. Еще один. И еще…

Как трудно преодолевать толщу воды, как трудно дышать – в легкие словно воткнули тысячи крохотных иголок, ноги увязали в чавкающей грязи.

Он упал плашмя и не почувствовал боли. Всхлипнув, подтянулся на локтях.

Внутри владычествовала тишина. Паутины теней развешены по стенам, и запах, как в операционной – медикаментами пахнет, страданием, смертью. Ассистентка, одетая в белое, выступила в узкую полоску света. Неубранные под шапочку волосы взметнулись черным облаком, одна рука прячется за спиной, другой крепко держит ладошку девочки.

– А… кулька, – позвал Степан.

Девочка зажмурилась и будто затаила дыхание. Подняв глаза, Черных увидел деда Демьяна. Врастая косматой головой в потолок, мертвый колдун перебирал пушистые волосы правнучки и улыбался безгубым ртом.

– Дочь мою… спаси, – прохрипел Степан. Легкие горели, ног он уже давно не чувствовал.

– Спасу, – ответила ведьма и наклонила над ним лунное лицо. – Я заберу ее и увезу далеко-далеко, спрячу от всего мира, никто не найдет до времени. Обещаю.

– Научишь?

– Всему научу, – пообещала ведьма, улыбаясь во мраке. В глазах ее горели мертвые огни. – Буду поить свежим молоком и рассказывать сказки. О коте-баюне, о водяницах, что спят в глубоких топях. О черной рыбе, плывущей на запад и пожирающей мертвецов. О колдунах, встающих ночами из гроба.

– Не… хочу вста… вать, – вместе с кровью выплюнул Степан. Тьма густела, давила на грудь. – Ус… тал.

– Знаю, – улыбнулась ведьма и показала то, что прятала за спиной. Заостренное дерево кольнуло под ребро, Степан вздохнул и прикрыл веки.

– Больно… будет?

– Немного. Но потом ты заснешь и станешь прахом, а прах смешается с землей. Сквозь тебя прорастут молоденькие осинки, а весной вороны совьют в твоих ветвях гнезда.

Миг – и грудь пронзила острая боль. Степан выгнулся, ловя раскрытым ртом прелый воздух, жидкий огонь накатил волною и схлынул, очистив от страха и горя, от тоски и ненависти, от тяжести жизни. Степан обмяк и стукнулся затылком о доски.

Смерть наклонилась, поцеловала в лоб.

– Сладко ли засыпать тебе, Степушка?

– Сладко-о… – в последнем выдохе ответил он.

Нет страшнее и жальче людей, понявших, что их одурачили.

Они еще выкрикивали молитвы, еще катались по траве, запрокидывая к небу лица и призывая Слово, но оно не звучало, и спасение не шло.

Первым очнулся брат Маврей. Покачивая головой слева направо, как глиняный божок, он поднял на Андрея мутный взгляд и, глотая слова, выговорил:

– Кирюх… проснулсь?

– Никто не проснулся, – с затаенным злорадством ответил Андрей. – А тебе бы следовало.

– А батюшка где?

Мужик огляделся вокруг себя, его брови то приподнимались на лоб, то сходились у переносицы, и все лицо подергивалось и кривилось.

– Сбежал батюшка, – безжалостно сказал Андрей. – Бросил своих овец и смылся.