Елена Ершова - Ихтис

«Я и был таким!»

Звон в ухе стал настойчивее, злее. Гроза ворчала, сизым брюхом наползая на лес. Перед глазами замельтешили кресты.

– Вот именно: был! – процедил Андрей. – Да весь вышел.

Он с силой рубанул раненой ладонью ближайший крест. От пальцев до локтя протянулась огненная игла, Андрей взвыл и сунул ладонь подмышку. Пропал назойливый шепот, пропали чужие образы, и правым глазом он ослеп, а левым видел – Черных стоял возле могилы деда, в очередной раз пытался вывернуться, да только без толку. Удача покинула его, как раньше покинуло Слово.

Потом Андрей заговорил. И паства ему внимала…

Когда раздался выстрел, Андрей испугался. Но страх быстро прошел, а вместо него пришла уверенность: вот миг, ради которого он все и затевал! Черных упал и, оставляя влажный след, полз к Окаянной церкви. Никто не преследовал его, все замерли, выжидая. Над кладбищем витала смерть. Андрей, вернувшийся из мира мертвых, хорошо помнил ее запах: он чем-то напоминал запах операционной. Тогда не он – Павел, – очнулся под ярким светом ламп, и видел людей в медицинских масках, и чуял запахи крови и лекарств. Он надолго забыл о них, но вспомнил теперь снова. И, как собака, пошел по запаху, по кровавому следу, к разинутому зеву черной церкви.

Черных не успел уйти далеко, лежал у самого порога, запрокинув окровавленное лицо. Белая рубаха стала красной и быстро темнела. Андрей нагнулся и вздрогнул – из груди торчал деревянный, наспех обструганный кол. Он, было, отшатнулся, но заметил что-то еще, лежащее рядом.

Блокнот в кожаном переплете.

Андрей поднял его с пола. Некоторые страницы оказались спрессованы от крови, на других угадывался почерк Павла. В основном имена, кое-где рисованные наброски. Жирно зачеркнутое, но все же угадываемое имя: «Андрей Верниц…»

«Понятливый, Шерлок, – усмехнулся про себя Андрей. – Знал, что встретишь меня. И убийцу раскрыл, пусть в последний момент. Только кому это теперь нужно? Повесят все на Степана, а его Слово ко мне перейдет…»

Сложив блокнот, засунул в карман. Пригодится.

В углу шевельнулось что-то белое.

Андрей распрямился, напряженно вглядываясь во тьму. Сердце взволнованно стукнуло, но сразу же успокоилось: ему ли, мертвецу, бояться привидений? Да и не призраки это, всего лишь две напуганные девчонки.

– Кис-кис, – позвал Андрей, перешагивая через труп Степана. – Это кто у нас прячется, а?

Молчали, забились в угол. Воздух колебался от сбивчивого дыхания, в прорехи заколоченных окон тянулись серые нити. Их было три, по одной на каждого. Андрей широко улыбнулся и сжал кулак, пытаясь поймать ближайшую. Свет скользнул по ладони и нырнул под ноги. Андрей тут же наступил на него ботинком.

– Кис-кис-кис! Выходите, котятки! Я вам кое-что покажу…

Девчонка захныкала. Ведьма прижала ее к себе, кольнула яростным взглядом.

– Уходи, – сказала она. – Пока по-хорошему прошу.

– Иначе что? – улыбнулся Андрей и остановился у следующей нити, наискосок перекрывающей проход.

– Пожалеешь, – угрожающе произнесла ведьма.

– Пожалею, если не заберу Слово! – ответил Андрей и махнул ребром ладони, рассекая световую нить. Осталась последняя, третья.

Девчонка уже не хныкала. Насупившись, смотрела на него из-под белесых бровей. Нос красный, опухший, рубаха сползла с одного плеча.

– Ты больше на поросенка похожа, – улыбаясь, сказал Андрей и прижал пальцем собственный нос. – Хрю-хрю! Подойдешь сама, или пустить тебя на сало?

– Давай, малышка, – шепнула вдруг ведьма и легонько толкнула девочку в спину.

Андрей сразу все понял.

– Не смей! – вскричал он и, прыгнув вперед, дернул девчонку за руку. Она взвизгнула, вцепилась короткими пальцами в ведьмино платье. Крик получился плаксивым, детским. Но страх уже зародился в животе, и Андрей потянулся скрюченными пальцами к горлу ведьмы.

– Заткни ей рот! Сейчас же!

Рука остановилась на полпути, мышцы напряглись, но не послушались, точно какая-то сила сдерживала их. Заминка была решающей.

Ведьма перехватила его за предплечье и жутко улыбнулась в лицо:

– Дурак ты, подселенец! Как же я запрещу ей сказать , когда Слово идет не от языка, а от сердца? – И, поведя ладонью по девчоночьей щеке, тихо добавила: – Теперь можно .

На этот раз звук пришел не с неба, а из-под земли. Глухой и резкий треск, с каким могла бы рваться плотная материя. Дощатый пол задрожал, вспучился, и Андрей повалился ничком. Падая, он увидел напряженное лицо Акулины, ее плотно сомкнутые губы, и подумал: «Откуда тогда звук?»

Но чтобы произнести Слово, не нужны язык и губы, как не нужны уши, чтобы его услышать .

Гром волною прокатился сквозь тело.

На миг Андрею – Павлу, – показалось, что плоть отслаивается от костей, точно вываренное мясо. Боли не было, только внутри зародилась щекочущая дрожь.

Он попытался подняться, но снова упал, прижался щекой к шершавым доскам и четко увидел, как из отверстий на стыках поднимаются ржавые шляпки гвоздей. И сразу понял: оттуда, из темных земных хлябей пробивается наружу что-то огромное, живое, хищное.

Он приподнялся на локтях. От слабости шатало, по верхней губе сочилась кровь.

В щелях заколоченных окон сверкнула ослепительная вспышка и выбелила фигуры, застывшие в углу. Андрей задохнулся: у фигур не было лиц, а только огромные рты, растянутые в безмолвном крике.

…Пришел час гнева Моего, и кто может устоять?..

Миг – и церковь снова погрузилась в темноту. Потом гулко раскатился гром.

Стены задрожали, с ближайшего окна сорвались доски и грянули о пол. Андрей закрылся рукавом и, сдавив зубы, пополз к порогу.

Дверной проем казался светлым лоскутом на фоне выгоревших изнутри стен. Оттуда веяло предгрозовой свежестью, влажной землей, озоном.

«Сбегаешь? – засмеялся Павел. – И кто у нас трус?»

В рану на ладони вошла щепа. Андрей не вскрикнул, только втянул воздух сквозь сжатые зубы и распахнул оба глаза. И увидел: левым – огонь и пепел, изрезанное молниями небо и раскаленный добела столб на пустыре, а правым – широкую автостраду, дрожащий воздух над асфальтом, летящий с горы большегруз. Почему-то казалось очень важным успеть до того, как грохочущую фуру вынесет на разделительную полосу.

Очередной удар сотряс церковь, как спичечную коробку. Перекрытия хрустнули, надломились, и что-то рухнуло совсем рядом, обдав Андрея пылью и щепками.

Видение пропало, и вместо дороги и пустыря он увидел рядом с собой серое лицо Степана Черных. На приоткрытых губах коркой запеклась кровь, стеклянные глаза смотрели строго, будто спрашивали: «Ну что ж, Андрей, пробудившийся из мертвых. Стал ли ты мечом разящим или рука твоя ослабела? Повел ли за собой стада мои? Забрал ли Слово? Эх, ты! Не пророк, а червь жалкий! Судьба твоя стать не спасителем, но кормом…»