Лев Гурский - Корвус Коракс

«Он смешной, я бы его себе забрал, но у нас с мамой твердый уговор, – рассказывал мне юный Кеша. – Никаких птиц дома. Нет, она не против моего бизнеса, это вам не Алевтина, мама понимает – деньги человеку необходимы. Но у нее нереально жуткая аллергия на помет. Я поэтому школьную форму сам стираю, с шампунем, не хочу ей проблем. Чуть что – у нее глаза на мокром месте и сопли текут. А отец, как дурак, музыку домой таскал, то попугаев с хард-роком, то кенаров с кантри. От них он особенно тащился, а кенары знаете как гадят! Мелкие, а такие засранцы! Мама плачет, он на нее орет, что это она все назло ему и что сына, то есть меня, против него настраивает… Ну и ушел он от нас, короче, когда я всех птиц его собрал и в скупку отнес… То есть кенаров в скупку, а попугаев – к Наждачному в штаб, бесплатно, для перезаписи. Андрею Антоновичу всегда ведь хорошие носители нужны…»

Задумавшись, я перестал следить за окном на первом этаже и чуть не пропустил момент, когда консьержка, оставив пост, пошлепала в сортир. Дверь за ней громко стукнула, задвижка щелкнула. Теперь я могу незаметно войти в подъезд – пожалуйста, путь свободен. Не охрана, а недоразумение. Думаю, позапрошлой ночью эту бабку просто заперли снаружи, когда она уединилась по великой нужде. А может, она проспала на своем дежурстве все самое интересное.

Номера квартиры юный Кеша не запомнил, но я обошелся и так. На площадке третьего этажа только одна из дверей была опечатана. И только эту дверь оберегал теперь от грядущих посягательств навесной замок – самый большой из тех, которые мне когда-либо встречались. Однако он царствовал, но не правил: скобы, на которых замок висел, и вправду оказались чистой фикцией. Я мог даже не беспокоить хлипкие дверные петли. Легкий пинок, виноватое звяканье, скрип обиженного дерева – и я внутри.

На меня сразу навалилась душная темнота. Она пахла пылью и была вязкой, словно переваренный кисель. Ага, все ясно. Если на улице вечер, а в квартире полночь, значит, шторы совсем не пропускают света. Плохо, что идти придется наобум и в любую секунду я могу врезаться с грохотом в какой-нибудь предмет обстановки. Зато потом, когда я включу свет, с улицы никто ничего не увидит.

Я сделал неуверенный слепой шажок вперед и ощупал руками воздух: черт, да где же тут выключатель? Куда он подевался? Во всех квартирах, будь они новые или старые, его ставят на одно и то же место – в прихожей, слева от входной двери, сантиметрах в сорока. А-а, вот, кажется, и он… Едва рука нащупала на стене выпуклость, затылок соприкоснулся с чем-то твердым.

О-о-о-о-ох! От внезапного удара я кувыркнулся ничком в кисельную тьму и ухнул в нее, как в беззвучный бездонный колодец.

– …Больно тебе?

Звуки вернулись ко мне вместе с ярким электрическим светом. Душная темнота рассеялась – это был плюс. Я не валялся на полу, а сидел, и не на табуретке, а в кресле с высокой деревянной спинкой и удобными подлокотниками. Еще два несомненных плюса.

Дальше, к сожалению, пошли минусы: у меня болел затылок, ныло правое колено и правое плечо, а еще я не мог пошевелить руками и ногами – похоже, к креслу меня привязали надежно. Надо мной склонилась черная матерчатая маска вместо лица. Еще три фигуры – тоже без лиц и в камуфляже – подпирали ближайшую стену.

Место, где раньше стоял шкаф с клеткой-тайником, я без труда опознал по желтому выгоревшему прямоугольнику на обоях и куче старых книг, брошенных на полу. Вероятно, кроме того шкафа, из комнаты вынесли что-то вроде комода и пяток стульев. Взглянуть на потолок я не мог, хотя резкие тени от лампочки подсказывали мне, что не так давно комнату могла украшать еще и люстра.

На мою беду, те четверо явно интересовались не краденой мебелью и даже не бывшей люстрой. Они интересовались мной.

– Больно? – повторила маска. – Учти, это только аванс. Ну, в смысле, по-русски, задаток. Готовься, скоро еще наваляем.

– Почему? – кротко удивился я.

Нехорошо, конечно, влезать в квартиру мертвеца, но эти четверо тоже не были похожи на близких родственников усопшего. Думаю, прав находиться здесь у них было столько же, сколько и у меня.

– Па ка-ча-ну! – огрызнулась маска злым фальцетом. – Вопросы здесь задаю я, а всякие там фрики, в смысле лохи, должны мне отвечать. Понял? А ну говори, ты кто такой? Зачем сюда явился? Чего ищешь?

Жизнь напоминает ледяную горку. Ты только что был наверху, а через мгновение катишься вниз на пятой точке. Еще час назад допрашивал ты, а сейчас – какая ирония! – взяли в оборот тебя самого. Но вместо конфет ты уже получаешь конкретно по голове.

Однако деваться некуда: раз настаивают, надо ответить.

– Фамилия моя – Бучко, – послушно доложил я. – Зовут Илья Владимирович. Продаю страховые полисы. Зашел узнать, не пожелает ли хозяин квартиры застраховаться от стихийного бедствия или несчастного случая. Хочу предложить очень выгодные условия…

– Че ты несешь, даун тупой, какие условия? Он уже дуба дал!

– Правда? Очень, очень сожалею. – Я соорудил на лице гримасу фальшивой скорби. – Значит, я опоздал, приношу соболезнования. Что ж, тогда мне придется уйти. Вы меня только развяжите, а провожать не надо, не трудитесь, выход я и сам как-нибудь найду.

Там, где сложносочиненное вранье дает сбой, простенькая уловка, наоборот, может неплохо сработать. Но сейчас был не тот случай. Вместо того чтобы развязать, меня обыскали.

И почему я не вышел из дома в старом пиджаке? Зачем надел новый? Моему карману сейчас бы очень пригодилась прореха, через которую удостоверение ФИАП обычно проваливается глубоко за подкладку. Но в новом пиджаке никакой прорехи, увы, нет. Видно, Фортуна, честно нянчившая меня весь день, решила немного передохнуть.

Чужие пальцы легко обнаружили и быстро извлекли из моего кармана документ. Ох, чувствую, сейчас грянет буря!

– «Федеральная инспекция по авторским правам. Ломов Иннокентий Викторович»… Так ты не Бучко! И не страховщик! – Меня тут же наградили ударом по уху. По счастью, тип в маске драться не умел, и оттого получилось не очень больно. – Ты муму гнал! А ну колись без балды, какого хрена ты здесь? Не скажешь – будем тебя гасить форева! В смысле, по-русски, пока ты копыта не отбросишь!

Страшной угрозе я не очень поверил. Судя по голосу, маска вряд ли старше меня, а пожалуй и помоложе. Думаю, парню от двадцати до двадцати двух максимум. В таком возрасте понтов всегда больше, чем реальных полномочий, – это уж я по себе знаю. Будь ты из органов, будь ты из мафии, один черт: до лицензии на убийство надо дорасти. Пока твой потолок – лицензия на десяток ссадин и пару выбитых зубов. Что тоже, конечно, неприятно.

– Ладно-ладно, – сказал я, – не надо гасить, зачем такие крайности? Вы меня раскрыли, признаюсь: я не полисами торгую, я из ФИАП. И для авторского права, чтоб вы знали, без разницы – живой человек или мертвый. Мы работаем со всеми. Если, допустим, кто-то из вас сегодня напишет песню, а завтра, например, сиганет под поезд, мы будем защищать ваши имущественные права до 2061 года. Видите, как удобно! Вы давно в гробу, а денежки идут…