Лев Гурский - Корвус Коракс

А еще Вилли Максович обещал заехать из Нью-Йорка в Вашингтон – проведать Корвуса, узнать, не сильно ли его мучают историки и фанаты Эдгара По. Впрочем, главной целью его экспедиции стала все-таки не Северная Америка, а Южная. «Я уверен, – говорил он мне, – что свидетельство о смерти гауптштурмфюрера Йозефа Менгеле в 1979 году в Бразилии подложное. И если я, почти его ровесник, жив, то что мешало и этому негодяю уцелеть? Вдруг его поиски эликсира долголетия, ради которых он загубил тысячи жизней, к чему-нибудь да привели?» В одном полубульварном журнале старик наткнулся на заметку о странном человеке-амфибии, якобы живущем в джунглях Амазонки, рассмотрел рисунки, сделанные со слов аборигенов, и загорелся съездить и проверить. «У меня к извергу есть и личные счеты, – объяснял он нам с Линой. – Хочу с ним отдельно поквитаться за друга моего Ванечку Богомолова. Пока не все отомщены, для меня та, прежняя, война еще не закончена». «Ясное дело! – соглашалась с Фишером Лина (она, представьте, научилась не спорить по любому поводу!). – Повезло нам, что новая война так и не началась…»

Было это, конечно, не просто везением. Чтобы шар, наполненный будущей войной в Европе, не взорвался, а тихо сдулся, еще многим пришлось постараться. Аким Каретников получил обещанный эксклюзив и попытался напечатать статью у себя в «Новом Коммерсанте», а когда не получилось, отдал ее в самую большую польскую оппозиционную газету. Там она вышла и прогремела на всю Европу. Довольный Аким раздобыл для нас экземпляр: статья его была на первой странице, с литографиями обеих карт, с ударными цитатами из фонограммы Корвуса и откровений внука рейхсминистра. В Польше куда лучше, чем у нас, помнили о пакте и о протоколе, и слишком явное сходство с Гитлером произвело переворот в умах. Все случилось очень быстро. Люди вышли на улицы, маршалы Сейма поспешили сами возглавить колонны демонстрантов, Сенат присоединился к протестам… В общем, к тому моменту, когда президент Войцех Дудоня должен был ехать в Москву, он уже перестал быть президентом и давал показания Государственному трибуналу…

В те дни мы сидели в убежище Вилли Максовича, не торопясь возвращаться в московские квартиры, а маленький юркий Кеша каждый день приносил нам свежие новости. Сперва ничего как будто не происходило: четыре сотни птиц с фонограммой признаний Рыбина-Риббентропа, казалось бы, растворились на просторах столицы. Но вскоре выяснилось, что попугаи летали и кричали не зря. Уже через день пресс-секретарь Глиняный решительно опроверг все слухи, объявил покойного президентского советника Рыбина лучшим гражданином и патриотом, а все так называемые записи – фейком. Днем позже объявили, что Рыбин был уволен со своего поста еще месяц назад и наблюдался у психиатров, а еще через день фамилия «Рыбин» вообще исчезла из пресс-релизов. Военные учения в районе Льгова и Рыльска были отменены по техническим причинам, а министр обороны О. Хорхой от комментариев отказался.

Еще через день Минюст ликвидировал Пионерскую дружину. Главные пионеры, включая Утрохина, получили маленькие, но реальные сроки. Фамилия «Сверчков» канула в Лету одновременно с фамилией «Рыбин» – словно обоих вообще в природе не существовало. Режиссера Златогорова выпустили из тюрьмы и даже как будто сдавленно извинились за допущенную ошибку. Минина и Пожарского привезли обратно на постамент у Покровского собора – безо всяких внешних изменений. Визит «водолазов» в передвижной лагерь Наждачного впервые обошелся без разгрома и задержаний: стражи законности забрали с собой только танк, да и тот через два дня – к великой радости Лели Горностай – вернули. В одну из ночей фонтан и газон неподалеку от столичного штаба Наждачного так же таинственно исчезли, как и появились; на их месте возник примерно такой же, как раньше, павильон политтеатра, и тот же самый, что и прежде, глава районной управы снова клялся и божился, что никакого фонтана на этом месте не было отродясь, а бомжи с бумажками оказались все, как на подбор, театралами. А еще через неделю после начала этого марафона президент Пронин на пять минут показался перед журналистами. Сквозь зубы он обличил таинственных «фальсификаторов», которые сеют рознь между братскими народами, объявил о нерушимости европейских границ и отбыл с визитом на Афон, где, по слухам, может задержаться очень и очень надолго…

– Эй! – пробурчал менеджер Евгений Петрович Шишкарев, и я вернулся из мая в ноябрь. – Надо было бы, говорю, в суд на тебя подать, за то, что вломился к нам в здание и без спроса использовал наши клетки и реле. Но не люблю я связываться с судейскими – ты же теперь миллионщик, тебя ведь, поди, отмажут, а дядя Женя сам будет виноват.

– Дядь Жень, не наглейте, – с упреком сказал я, – вы же получили по максимуму компенсацию за весь причиненный ущерб, за отверстие в стене и каждую пулевую дырочку в потолке.

– Ну да, получил, – не стал спорить Шишкарев. – Бабки неплохие. Вот я и подумал: может, ты хочешь вложиться в наш бизнес? Ты ж теперь не на госслужбе, имеешь право. А то Бучко вышел из дела и напрочь свихнулся на почтовых голубях, а какой от них прок?

– Не-а, дядь Жень, – ответил я, – не катит. Вашему бизнесу скоро хана. Читали, что месяц назад открыли американцы? Корпорация «Эппл» совершила прорыв, Стиву Джобсу светит Нобелевка.

– Ты про новую музыкальную шкатулку, что ли? – пренебрежительно спросил Шишкарев.

– Никакая это не музыкальная шкатулка, – возразил я. – Это новое слово в технике. На восковые валики можно записывать настоящее человеческое пение, а потом проигрывать сколько угодно.

– Баловство! – отмахнулся дядя Женя. – Да и дорогущая, наверное, игрушка. Ничего, на мой век и птичек хватит. Им зерен насыпал, воды налил – они и поют по полной программе…

Я не стал с ним больше спорить, чтобы не расстраивать. В отличие от дяди Жени я уже видел в деле этот американский гаджет – у Акима Каретникова, который, как обычно, одним из первых сумел заполучить техническую новинку. Бандура размером с тумбочку выглядела нелепо, но ведь пела! И валиков с песнями можно было прикупить хоть сотню. А там, глядишь, прогресс помчится полным ходом и кто-нибудь сумеет уменьшить бандуру до чемодана. Или – чем черт не шутит – до размера школьного ранца. Тогда фонограф (смешное слово!) может всегда находиться с тобой – как тот барашек, который таскался повсюду за девочкой Мэри. «Мэри хэд э литл лэм, итс флис уос уайт эс сноу, энд эвриуэ зэт Мэри уэн, зэ лэм уос щёр ту гоу». Дядя Женя удивленно посмотрел на меня, и я сообразил, что напеваю вслух привязавшуюся песенку.

Мне нравился барашек, нравилась эта Мэри и нравилось будущее. Я чувствовал, что всех нас еще ждет много удивительного и чудесного. Мир изменится так быстро, что я сам успею увидеть эти изменения. И, конечно, поучаствовать в них.