Лев Гурский - Корвус Коракс

– Врет! – прервал его я. – Мы только что там проверили – пусто. Они ее куда-то перепрятали!

– Та-ак, – хищно протянул Фишер и поднял молоток. – Вешаешь лапшу. Тянешь время. Минуту назад у тебя был один выбор – сказать правду или соврать. Теперь у тебя другой выбор – правая или левая рука? С какой мне начать?

– Там она была! В тайнике! Чем хотите поклянусь! – Горн, похоже, перетрусил всерьез. – Еще час назад! Я не знаю, куда она подевалась! Может, начальник знает?

– Ну и где сейчас ваш начальник?

– Не зна-аю! – отчаянно выдохнул Горн, стараясь как можно дальше отодвинуться от молотка. – Можете других спросить – никто не знает! Барабан, Котелок, скажите ему! Когда сегодня только-только поднялся шухер, он первым выглянул в окно, сказал, что пахнет жареным и теперь каждый сам за себя…

– Чем, говоришь, пахнет? – удивленно переспросил Вилли Максович и вдруг принюхался.

И все мы в связном сарае одновременно переглянулись, внезапно почувствовав запашок – вовсе не жареного, а совсем другой. Тянулся он из-за приоткрытой двери на улицу, а когда дверь распахнулась настежь, усилился и стал ЗАПАХОМ. Тогда-то мы увидели источник зловония.

Это был человек – очень вонючий и вдобавок мокрый насквозь: сверху донизу – начиная с копны спутанных волос до кроссовок. В первые секунды я его даже не узнал, а может, не узнал бы и после, но внутри человека внезапно заиграла музыка. И я понял, что рингтон мне знаком! «Взвей-тесь костра-ми, си-и-иние но-о-очи!» Мокрый скунс был Федей Утрохиным.

На миг главный пионерский дружинник задержался на пороге, а затем, взмахнув руками, от двери перелетел вглубь комнаты – словно получил крепкого пинка. Все поспешно отступили от дурнопахнущего Феди, образовав круг. А часы тем временем продолжали играть бодрую мелодию пионерского гимна, и мне чудилось, что она даже как-то усиливает смрад.

Вслед за Утрохиным в связной сарай вошел капитан Буров. Лицо у него было смущенное.

– Вот, – сказал он, – беглеца привел. По описанию вроде похож на их главаря. Сукин сын прополз мимо танка и через ворота пытался уйти в лес. Пришлось его перехватывать… Прошу у всех прощения за запах. Маленько не рассчитал.

– Ну просто роза благоуханная, – усмехнулся Фишер. Он приблизился к Утрохину, брезгливо, двумя пальцами залез во внутренний карман мокрой куртки, вытянул за цепочку золотой брегет и нажал на репетир. Мелодия смолкла. – Это он что же, в штаны от страха наложил?

Котелок и Барабан захихикали, а чуть позже к ним присоединился и Горн, сообразивший, что теперь, с появлением главного, допрашивать с пристрастием, наверное, будут уже не его.

– Биологическое оружие запрещено Женевской конвенцией. – Утрохин затравленно оглянулся по сторонам, ища поддержки. Но даже его штабные тихо злорадствовали. – Я на вас жалобу…

– Еще один грамотей, – хмыкнул Вилли Максович, положил часы на верстак и спросил у Бурова: – Капитан, зачем вы его так уделали? И почему он, кстати, мокрый?

– Вынужденная мера, – виновато объяснил Буров. – Он так быстро драпал, что скоро мог добежать до кромки леса, а дальше я бессилен. Пришлось бомбить. Я прихватил с «Проньки» самого маленького, самого спокойного дронта, с минимальной площадью поражения. Кто же знал, что этот герой так сильно заверещит? Из-за него дронт сам перепугался – ну и сработал по максимуму… Все, что мог, я потом из шланга с него смыл, но вряд ли запах скоро выветрится.

Старик досадливо крякнул:

– Потому-то я и не люблю птиц-говнометов. Летающее нелетальное оружие – это все-таки глупость. То ли дело старая надежная осколочно-фугасная авиабомба ОФАБ-50!.. Ладно, Федя, тебе выпал шанс, не просри его. Первый раз спрашиваю по-доброму: где девушка?

– Не знаю ничего, – буркнул Утрохин. Вокруг него уже растеклась большая лужа.

– По-доброму не хочешь? Ага. – Вилли Максович взял Федины часы и сунул в тиски. – Начнем с твоего любимого брегета. – Фишер чуть повернул рукоятку тисков, и корпус часов недовольно заскрипел. Утрохин вздрогнул и нервно облизал губы. – Спрашиваю второй раз. Где Лина?

– Домик номер пять… там тайник за шкафом… Эй, зачем вы?! Отпустите их! Я же правду сказал!

Тиски сжали брегет сильнее, и недовольный скрип корпуса превратился в жалобный скрежет.

– Там ее нет, – строго сказал Фишер. – Где она? Твои мне говорят: начальник знает… Ну!

Не отводя взгляда от часов, зажатых в тиски, Утрохин торопливо закивал:

– Правильно-правильно говорят, не врут, только начальник все и знает! Не я!

– А ты кто – не начальник, что ли? – удивился Вилли Максович.

Утрохин замотал головой – так истово, что во все стороны полетели брызги.

– Я главный, но по дружине и по турбазе, – быстро проговорил он, – а начальники у нас меняются. Раньше был Владлен Сергеевич, а теперь – Ростислав Васильевич… Но я не знаю, где он сейчас. Он в окно посмотрел, ваших увидел и с двумя своими сразу куда-то смылся…

Если бы в сарае взорвалась осколочно-фугасная бомба, я, наверное, был бы не так поражен. Мы-то с Фишером были уверены, что Горн говорил про Утрохина. А на самом деле… О-о, черт!

– Рыбин здесь, в Осколкове!

Реакция Вилли Максовича оказалась быстрее моей. Я еще только вскакивал с места, а Фишер уже, отшвырнув с дороги бесполезного вонючку Утрохина, мчался к выходу.

И почти в дверях столкнулся с бледным Митей Верховцевым. Одной рукой наш аэронавт опирался на косяк, а другой держался за голову. Темная кровь, которая просачивалась у него сквозь пальцы, уже забрызгала новенький светло-коричневый летный комбинезон.

– «Михея» украли… – Верховцев обвел нас мутным взглядом. – И мне по башке дали, на полчаса вырубили, только очнулся… Я делал профилактику двигателя… издали смотрю, вроде в черном, свои, значит. А они в темно-синем, костюмы спортивные, я поздно заметил, извините меня… Трое сильно взрослых, не пионеры, и четвертого с собой волокли, в темное завернули… И на «Проньке» не догнать, они ему рули погнули… Но это ерунда, можно выправить, работы на час, я выправлю… только немного полежу, вот здесь… – Аэронавт выпустил дверной косяк и сразу стал заваливаться вперед. Он упал бы, если бы его не придержал Фишер. Вместе с подбежавшим Наждачным они уложили раненого на стол, отодвинув телеграфный аппарат.

– Марк, беги за Касей! – крикнул адмирал Валькову. – Пусть несет бинты, все медикаменты, какие есть… Сейчас-сейчас, Митька, – он взял Верховцева за руку, – Кася поможет, она знает, а если что серьезное – вызовем доктора Зися, он тебя залатает, ему не впервой…

Следующий час прошел в хлопотах вокруг раненого аэронавта и поврежденного дирижабля. Из штабного домика в связной доставили раскладушку и уложили Верховцева, а Кася натащила столько лекарств, что хватило бы и слону. Рана, по счастью, оказалась неопасной, да и «Проньку» беглецы не успели повредить сильно: для экспресс-ремонта хватило хозяйственных навыков Коли Доскина. Буров взялся ему помогать, но каждые четверть часа забегал в связной – проведать Верховцева. Я ни в чем не упрекал капитана, но он все равно чувствовал вину перед Митей и передо мной из-за своей роковой оплошности: не уловил сверху разницы между черным и темно-синим цветами и упустил Рыбина с телохранителями и Линой.