Лев Гурский - Корвус Коракс

– Короче говоря, не страна, а рай земной, – усмехнулся Фишер.

Хозяин квартиры задумчиво почесал переносицу:

– Для нас – возможно, но для аборигенов… Хм, я бы так не сказал. Последнее время там вообще странная чехарда, как будто все с ума посходили. Не видели во вчерашнем номере заявление польского ПЕН-клуба? – Не вставая с места, Каретников протянул руку к пачке газет у стола, взял верхнюю и прочел: «Пресловутая политика стыда уступает место политике бесстыдства, все больше смахивающей на сознательную провокацию. Провокационный характер этой политики выражается в санкционировании обнаглевших от своей безнаказанности патриотов в масках, которые все чаще выходят на массовые манифестации с крайне расистскими лозунгами и слишком хорошо знакомой всем неофашистской символикой». И так далее. Польские пеновцы – люди сдержанные, и если уж они заявляют такое, значит, действительно припекло…

– Знакомая история, – нахмурился Фишер – У них, я гляжу, пионерчики покруче, чем в России.

Каретников с досадой щелкнул ногтем по газетному листу:

– Удивляюсь я нашему главному. Польские новости – это вообще гвоздь, если не для первой полосы, то для второй наверняка. Но мы текст набрали не двенадцатым кеглем, а десяточкой и всунули на последнюю полосу, рядом с рекламой. Я привез интервью с их оппозиционером Михником – так оно до сих пор не вышло. Не может это быть случайностью! Пронин подружился с Дудоней, а о друзьях, как о покойниках, плохо писать – ни-ни-ни. Только один сладенький позитив. Наша свобода слова уже давно похожа на ощипанного павлина: ни красоты, ни полета, одно название, что птица. Сверху наедут на учредителя, учредитель нагнет главреда, главред придавит секретариат, и вот вам результат. Завтра с утра схожу в редакцию, потребую у начальника подробностей: за мое участие в полете на дирижабле он мне кое-чем обязан.

– Но про наше с Иннокентием участие пока ни слова, – напомнил Фишер. – Как договорились.

– Могила! – Каретников провел пальцем по горлу. – Только в день икс. Но и вы не забудьте: у меня на ваш бывший и будущий контент теперь эксклюзив… Только, ради всего святого, когда будете общаться с Рыбиным, таких импортных слов не употребляйте. Иностранными лейблами на одежде тоже не сверкайте, а патриотизма замесите погуще, он это любит. Уловили мысль?

Вместо ответа Вилли Максович поманил нас в прихожую, где оставил на вешалке свой кожаный плащ, приподнял его за лацкан и гордо объявил:

– В шестьдесят седьмом куплен, и все сносу нет. Фабрика «Большевичка», город Москва. За такой патриотизм Рыбин нас не просто полюбит, а к сердцу прижмет, как родных…

Через несколько минут, когда мы, простившись с журналистом, вышли из его квартиры в подъезд, я уважительно пощупал рукав раритетного плаща и спросил у Фишера:

– Неужели вы его правда купили больше пятидесяти лет назад?

– Тихо! – шепотом сказал Вилли Максович и лишь после того, как мы оказались на улице, добавил: – Нет, я наврал, он у меня гораздо раньше. И это хоть и «Бо…», но никакая не «Большевичка»… На-ка, подержи, – он сунул мне в руки невесть откуда взявшийся тяжелый сверток, перевязанный шпагатом, загнул полу плаща и показал мне маленькую полустертую этикетку: пять черных букв «BOSCH» на сером фоне и рядом силуэт барса в прыжке. – И я его, сам понимаешь, не покупал. В сорок втором мы с напарником, еще помоложе тебя, под Псковом загнали в болото «хорьх» генерала Витца. Генерал с шофером успели дать деру, а мы поделили найденные трофеи: мой напарник забрал портфель с документами, а я этот плащ. Видишь, до сих пор его ношу. Но откуда он у меня взялся, пусть для посторонних останется секретом…

– Таким же секретом, как и детали вчерашнего полета на «Челси»? – хитро спросил я. – Вы ведь за завтраком нарочно делали рекламу мне, а себя задвигали на задний план, да?

– Браво, Иннокентий, ты раскусил мой трюк! – Фишер забрал у меня обратно таинственный пакет и пристроил его под мышкой. – Аким отличный парень, он нам реально помог – и с информацией, и вот с этим реквизитом. Я уверен, он не нарушит обещание и не сдаст нас по доброй воле, но мало ли что? Вдруг его подвергнут допросу с пентоталом? Пусть рассказывает только то, в чем сам не сомневается. И пусть лучше они думают, что я просто юморной дедулька. Про тебя пионерчики уже и так знают, а мне желательно оставаться для них сюрпризом как можно дольше. Поверь старому партизану, молчание – самая твердая в мире валюта. И ты при Рыбине случайно не сболтни лишнего. Ненадежный народец эти кремлевские. Когда ты им нужен, они мягко стелют, а когда не нужен, продадут за ломаный пфенниг. Помню, был у них такой товарищ Семичастный. Пока на трибуну не взойдет – брат родной. Как взойдет – волчина позорный… Хотя ладно, дорасскажу потом. Нам сюда, в метро. Едем до «Киевской»…

К Рыбину на дачу, в элитный поселок Бужарово Истринского района, мы добирались по сложной траектории. На Киевском вокзале Фишер вскрыл еще одну свою нычку, взял конверт с деньгами и какой-то мешок. Потом мы заехали в лавку «Все для праздников» на Красной Пресне, где старику продали – после долгих переговоров и с оглядкой – коричневый баллон без маркировки. Напоследок в магазине «Мир веревок» на улице Трофимова он купил большую бухту каната. После этого у Фишера остались всего три пятисотки: две из них он вернул обратно в конверт, а одну отдал мне, сказав: «На всякий случай – если разделимся».

Из магазина мы вышли на проспект Андропова, но двинулись не к автобусной остановке, а в противоположную сторону. Вилли Максович навьючил на меня, как на ишака, весь наш немалый груз и налегке встал у обочины, всматриваясь в несущийся поток машин.

Минут через двадцать, когда у меня уже затекли плечи, пальцы и шея, Фишер радостно воскликнул: «А вот и наше персональное авто! Готовься!» – и замахал руками. Остановился окутанный паром монстр с большой кабиной, за которой вместо кузова громоздилась увесистая металлическая конструкция, похожая на косо лежащую огромную солонку. Вилли Максович легко вскочил на подножку, через окно кабины пошептался с водителем, открыл дверь и сделал мне знак: дескать, залезай. Кряхтя, я с вещами взобрался на сиденье, старик запрыгнул следом за мной и сказал: «Полный вперед!» Пока мы ехали до Бужарова, огромная солонка у меня за спиной тяжко громыхала на каждом ухабе, а водитель, перекрикивая грохот, всю дорогу обсуждал с Вилли Максовичем преимущество старых добрых паровых двигателей перед нынешними бензиновыми. От шума, тряски, громких голосов и пара, то и дело залетавшего в кабину, я слегка обалдел. Путь показался мне вечностью; когда же наконец водитель высадил нас у кромки леса и покатил дальше, выяснилось, что мы уложились всего в час пятнадцать.