Марк Шейдон - Проклятие Звёздного Тигра. Том I [СИ]

Давиат, как мне его остановить?! Вина уходит с искуплением! Заплатил — значит, вины и наказания как бы и не было. Ну зачем он об этом?!

— А в снах я всякий раз вскрикивал в конце, — непринуждённо поведал Вил. — И все вокруг хохотали. И впрямь смешное было зрелище, верно?

— Смешное?! — я ощутил тошноту от воспоминания. — Нет. Совсем нет. Вил… ты лучше забудь. Это прошло. Нельзя отдаваться во власть прошлому. Жить надо настоящим.

— Так учат в Ордене? И ты так умеешь? — он сощурился. — Настоящее. Сны о тех столбах и шрамы на спине, как проснёшься… А, ладно. Главное, Лили жива. А ты часто там оказывался?

— Где? — я не успевал следить за причудливым течением его мыслей.

— Ну, между столбами. — Он смотрел мне в глаза, улыбаясь. — Как это… в эллине, да? Часто?

Я ошеломлённо затряс головой. Ну и вопросы! Час от часу не легче.

— Ни разу. Я поступаю, как мне кажется правильным. Почему бы мне захотелось идти в эллин?!

— М-да, — хмыкнул он, изгибая густые брови. — Мне тоже не хотелось.

— Но ты вошёл за Черту. — Мне не нравилось чувствовать себя смущённым, и оттого я говорил более резко, чем намеревался. — Нарушил запрет. И тебе ещё повезло: тебе же позволили сохранить минелу!

Он задумчиво кивнул. Какое странное выражение на его лице. И взгляд очень-очень странный.

— Да. Они были очень добры. Я запомню на всю жизнь. Особенно тот, высокий. Не скажешь имя?

— Мейджис Эвин Сатсел. — Я думал о нём с нежностью… и, как всегда, с горечью в глубине: самый близкий из всех живых людей в мире. — Лорд Трона.

— Отец? — небрежным тоном бросил Вил.

— Наставник. — «Это прошло. Жить надо настоящим. И ты так умеешь?» — Отец умер.

— Давно? — отозвался Вил. Я беспомощно смотрел на него, не зная, как прекратить всё это.

— Шесть лет назад. — «Это прошло». — Он заболел… — «Хватит!» — Извини, я не люблю вспоминать.

— А мама у тебя где? — спокойно продолжал Вил. — Ты её вообще-то знал?

У меня появилось чувство, что меня раздели и исследуют моё устройство самым простым методом: разрезая кинжалом, где заблагорассудится исследователю.

— Она… за два года до него. Был пожар. Мы жили не в Замке, в домике, из брёвен. Ну и вот…

Он помолчал, склонив голову и пощипывая струны.

— А тебе сколько лет? Семнадцать?

Как вовремя! Ещё слово о моей семье, и я не сумел бы сдержать слёз. Улыбнись, быстро! Вот так.

— Пятнадцать. Два дня назад исполнилось.

Вил хмыкнул и потёр висок.

— Ну надо же. Промахнулся. Теперь того и гляди сливами закидают! — и пояснил: — Это у меня фокус такой — по лицу и голосу возраст угадывать. Народ с ума сходит от восторга. Обычно я не ошибаюсь. То есть, я вообще никогда не ошибаюсь. Поздравляю, ты первый. — Он усмехнулся. — Если я и стихи разучился складывать, останется только к речке — и камень на шею.

Мерцание! Да, иногда люди сами выбирают конец Сумрачного пути. Но неужели он всерьёз?!

— Ты мог бы?.. А как же твоя Лили?

Он вскинул брови и расхохотался. Закашлялся, зажал рот ладонью, но глаза продолжали смеяться.

— А Лили тебе, кому ж ещё? Как в сказке: спасённая красотка достаётся герою, иначе зачем спасать! Послушай, я же пошутил. А ты поверил? Ну, ты даёшь. Я что, похож на полного идиота?

— Не только идиоты так уходят, — пробормотал я. Ох, зря… не стоило мне вообще ничего говорить.

— Ещё ничтожества! — отрезал он. — Слабаки, кому и родиться не стоило. Уж если родился, надо жить, и хоть земля под тобой затрясётся, а удержись! А если настоящее, — он словно выплюнул слово, — меня в реку погонит, я лягу на травку, чтоб видеть небо, и вспомню то «прошлое», которое, по-твоему, нужно позабыть! Пусть потом больно, а не помнить — это разве жизнь?!

Он ударил по струнам, и минела ответила пронзительным вскриком, в котором странно смешались вызов, отчаяние и недобрый ледяной смех. Я судорожно облизнул губы. «Он пугает тебя». Почему?! Он слабый, больной, беспомощный… и к тому же совсем ребёнок… «И тебе стоит его бояться».

— Ты сыграешь мне? — я нервничал и сердился на себя за эти глупости. — Потом, когда поправишься?

Минела отозвалась звонкой смеющейся трелью.

— Конечно. Я буду играть для тебя, пока не охрипну и не сотру пальцы до кости, ты же спас Лили! Кстати, — он прищурился, глядя на что-то за моей спиной, — или ты быстренько снимешь котелок с огня и съешь то, что ещё не совсем сгорело, или он расплавится. Или у тебя особый способ рыбу готовить? — и тихо засмеялся. Тут и я учуял запах, и потом долго суетился у костра, ругая себя самыми обидными словами и стараясь не поворачиваться к нему лицом. А он всё смеялся и смеялся, не замолкая.

Я дожидался, пока он уйдёт, как умирающий от жажды ждёт глотка воды. Терзал Лили и прилежно откликался на слова; а когда есть не стал, он не удивился, рыба-то чуток подгорела. Ха. Мне случалось есть и не такое. И мерзко пахнущие комки неведомо чего, от которых в негодовании отворачивались свиньи, и полусырое мясо вместе со шкурой… А его рыба пахла вполне съедобно. Ему я, конечно, этого не сказал. И что горло горит едким огнём, и меня тошнит при мысли о любой еде… Я теребил струны и смеялся. Изо всех сил ему показывал: да, я в порядке, и могу сидеть и играть, и мне совсем не больно!

Он ушёл, и я с облегчением упал лицом в траву. Дрожала каждая частичка тела, спина болела, будто их эллин был всего минуту назад. Всё из-за милого разговорчика с Рыцарем, выбравшим меня в ручные зверушки! Ладно, боль-то ерунда… трясины Тьмы, почему я больше не могу его ненавидеть?!

Бедняков, что надрываются от непосильного труда и гнут спины перед высокомерными богачами, в Тефриане не было. Таких богачей, впрочем, тоже. Иные люди обладали немалым достатком, но зависти или подобострастного неискреннего почтения они у прочих не вызывали. В Тефриане не было принято считать монеты в чужих карманах. Тугой кошелёк важен лишь для его хозяина в ярмарочный день; а остальным что за дело? Всегда найдётся тот, у кого добра больше, чем у тебя, или дети умнее, а то, к примеру, подруга красивее. Так уж Сумрачный мир устроен. Коли у тебя от того голова болит, остаётся лечь да помереть, потому как мир не переделаешь. Люди Тефриана могли позволить себе подобные рассуждения. Неурожай, засуха, недели проливных дождей, наводнения, что смывают почву с полей и рушат дома, страшные болезни, от которых вымирают деревни и города подчистую, — о таких напастях они знали лишь понаслышке, из старых-престарых бабкиных сказок. Да и сами бабки тем сказкам не больно верили. В далёком прошлом остались и другие беды, сопутствующие людскому роду: торговля телами и судьбами, достоинством и честью. Тефриан был королевством свободы и независимости — для подданных любого пола, возраста, происхожденья и достатка. Свобода и независимость — дети знали эти слова с пелёнок, и вырастали и старились, не ведая подлинного их смысла, так как не встречались с угнетением и насилием. Какому-нибудь голодному оборванцу и в голову не приходило, что он должен преклоняться перед деньгами, знатностью или властью — и даже перед могуществом Чар-Вэй, которое приобреталось многолетним изучением ткани Чар, из которой сотканы людские души, незримой ткани, рождённой слиянием бесплотного Мерцания с осязаемым Сумраком.