Борис Конофальский - Сталин против рептилоидов [СИ]

В тихом Московском месте, на улице Мясницкой, где редко бывают суетливые горожане, кроме тех, кто живёт в этих местах, есть дом-усадьба Барышникова, но усадьбой он был раньше. Теперь там не буржуй какой-то проживал, он сбежал, прихватив столовое серебро и фамильные портреты. А теперь размещалось в том доме нормальная советская организация, с простым советским названием, которое мог прочесть любой прошедший курсы «Лик. Беза». На вывеске, на охраняемых воротах значилось: «Бюро Уч. и Контр. при ГЭУ [11] Главное экономическое управление. ВСНХ РСФСР» [12] Высший совет народного хозяйства РСФСР (сокр. ВСНХ РСФСР; до 1918 года — Высший совет народного хозяйства [сокр. ВСНХ]) — орган управления народным хозяйством Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, действовавший с 1917 по 1932 годы. .

Заведение было очень тихим, и если кто-то решил бы наблюдать за ним, то выяснил бы, что народу в заведении работает не много, для такого немаленького здания, а вот серьёзная охрана у ворот и большое количество автомобилей во дворе говорили о важности этого заведения.

Именно в этом здании, в небольшом, скромно обставленном кабинете без окон и оказался шофёр Ибрагим. Он сидел на табурете перед большим столом, очень волновался, потел и судорожно вздыхал. И было отчего, за столом перед ним сидел высокий человек в сером костюме и серой модной шляпе. Лица человека не было видно, так как шляпа была надвинута на самые глаза, Ибрагим видел только острый подбородок без признаков щетины, и тонкие, серые губы. Руки человека были молитвенно сложены, он словно замер в молитве, но Ибрагим знал, что этот товарищ точно не молится. Наконец, товарищ в сером, заговорил:

— Так как она его убила, Ибрагим?

— Так говорю же, из пистолета. Я вхожу, а она стоит, и пистолет в руке держит. А господин лежит, уже дохлый…

— Тихо, Ибрагим, тихо, — товарищ грозил ему пальцем и медленно говорил, — ты свои старорежимные словечки оставь, нет больше господ, последние господа в Алапаевской шахте лежат, а мы все кто?.. — он замолчал.

— Товарищи, — закончил фразу Ибрагим, покрываясь потом.

— Правильно. Молодец, — говорил товарищ за столом и даже растянул губы, изображая улыбку, но от этого изображения у товарища Ибрагима затряслась коленка. Левая.

А товарищ в шляпе продолжал:

— Ну? Так как она его убила?

Ибрагим обернулся, поглядел на двух серьёзного вида милиционеров в новёхонькой форме. Один был в звании старшего милиционера, он стоял, привалившись к косяку, а второй, старшина, вальяжно развалился на подлокотник кожаного дивана, покачивая шикарным хромовым сапогом, оба недобрыми взглядами смотрели на шофёра.

Вид этих людей был настолько серьёзен, что Ибрагим забыл, о чем его спрашивал товарищ в сером, и тому пришлось повторить вопрос:

— Товарищ Ибрагим, ответьте, как эта женщина убила нашего товарища?

— Как убила, как убила, — пытался сосредоточиться шофёр, — а так убила, товарищ Пильтус, прежде чем баб… — он замялся.

— Использовать, — предложил термин товарищ за столом.

— Ага-ага, пользовать бабу, он говорит: «Брей их Ибрагимка, совсем брей!» Не любил он волосы… когда они, волосы, на бабах. Даже когда совсем их мала-мала.

— Так, и что дальше?

— Я пошёл воду в таз налить, и бритва, мала-мала точить. Пока верёвку найди, пока ножни найди, иду в комнату, а он всё. Дохлый. Валяется на полу, язык выпал, тоже на полу рядом валяется, а шалава стоит рядом голая и пистолет у ней в руке, на меня смотрит. Я думаю, зачем мне тут быть, пойду, думаю, вам скажу. И пошёл.

— И выстрелов ты не слыхал?

— Не-е, тихо было, только говорили они и всё. Она даже не орала, все бабы орали, а эта нет. Тихая она, паскуда.

— А почему она тебя не убила?

— А не знаю, я гос… товарищ… да кто их шалав знает, что там у них в бошках, не убила, и всё.

— Патроны у неё закончились, — догадался товарищ в сером, — а ты, Ибрагим, обгадился и сбежал. И очень нас этим разочаровал. Вот если бы ты её приволок к нам, то…

— Товарищ, э-э… — чуть не захныкал Ибрагим, — как мне знать, что у неё патроны кончились. Проверять такое кому нравится? А?

— Как её звали, хоть, помнишь?

— Помню-помню, товарищ Пильтус звал её Рахиля.

— Она что ли из ваших, из татар?

— Не-е, из жидов она.

— Так значит не Рахиля она, а Рейчел?

— Не-е. Не так он её звал.

— Рашель, Ракель?

— Ракель, Ракель! — обрадовался Ибрагим. — Точно и по отцу он её звал, по Шамилю. Рахиля дочь Шамиля.

— Ракель Самуиловна? — догадался товарищ за столом.

— Точно, точно он так её и звал, — Ибрагим даже вскочил от радости, и милиционер, тот, что стоял у двери, подошёл и положил ему тяжёлую руку на плечо, шофёр послушно сел на место. — Точно так и звал её.

— А фамилию её знаешь?

— Нет, — Ибрагим вздохнул, — по фамилии он её не звал.

— А лет ей сколько?

— Не могу сказать, молодая она. Сиськи у ней молодые, не висят ещё, а поглядишь так и не совсем она молодая. Вроде. Если глядеть не на морду — вроде совсем молодая…

— Сколько ей лет, дурак, — рявкнул товарищ за столом. — Отвечай!

— Лет двадцать семь, — захныкал шофёр, — или тридцать. Или двадцать пять. Я ж говорю, вот когда баба из деревни она всегда ясная, а городские разве узнаешь возраст, э! Накрасятся вроде и не старые… А сами старые…

Товарищ за столом его уже не слушал, он говорил в трубку телефона:

— Посмотри по книгам регистрации, прописку в городе, Ракель Самуиловна, возраст двадцать пять-тридцать пять лет. Фамилия неизвестна. Я знаю, что без фамилии будет долго, ищите.

Он положил трубку. Опять сложил руки в «молитве», молчал, смотрел на шофёра:

— Узнаешь её?

— Узнаю, товарищ, как увижу — сразу узнаю, сюртук её мама, убью её, по куску резать буду, и кушать её буду. Шалава она. Клянусь, — истово обещал Ибрагим.

— Где вы её нашли?

— У нэпмана «У Анри», что на малой Якиманке. Она с товарища Пильтуса три «николашки» золотом взяла, меньше брать не хотела. Жадная паскуда.

— Уведите его, — сказал товарищ за столом и добавил, — Чапу и Жирного ко мне.

Милиционер снова положил руку на плечо шофёра, тот съёжился и встал.

Вскоре в комнате появился мерзкого вида невысокий человек, уркаганский щёголь в лаковых сапогах, в пиджаке с отливом и в кепке. И лицо его было подстать его голосу, ехидный блин, со вбитым внутрь носом и выбитыми передними зубами. Зайдя в комнату, где сидел человек в сером, он поднял руку и поприветствовал его поднятием кепки:

— От честного жиганства, большевистскому панству, пламенный, революционный привет!

Он притопнул лакированным сапогом.

— Юродствуешь, Чапа? Ты бы бросил свои каторжные привычки, — холодно сказал человек за столом, — я ведь забуду, что мы вместе с тобой чалились, я заберу у тебя удостоверение, и отправлю тебя в ДОПРЗак, заскучал ты, я вижу, по казённой шконке и вкусной тюремной пайке.