Борис Конофальский - Сталин против рептилоидов [СИ]

Ракель Самуиловна, чтобы хоть как-то снизить звенящее в булочной напряжение сказала:

— Роже, дорогой, нам три больших кофе со сливками и твоих прекрасных булок.

— Ну да, сейчас всё будет, — отвечал подмосковный француз, забыв от растерянности свой французский.

И чтобы показать всем посетителям, что у неё всё под контролем, товарищ Незабудка бесстрашно стянула с головы мрачного товарища Тыжных его фуражку, и положила её рядом с ним со словами: «Это не прилично».

Все смотрели на неё как на укротительницу львов, которая так бесстрашно может заставлять этих опасных зверей выделывать коленца на арене, нисколько их не боясь. И товарищ Тыжных даже не зарычал на неё, только стал разглаживать рыжие вихры тяжёлой солдатско-крестьянской ладонью. Теперь он уже не казался посетителям таким страшным, а был просто рыжим, крепким и даже симпатичным, хотя и хмурым парнем с веснушками. И они снова вернулись к своему завтраку.

В общем-то, Свирид был незлой человек. Мало того, он был сознательным бойцом и понимал, что его задача как раз и заключается в том, чтобы эти самые посетители могли спокойно пить свой кофе по утрам, даже хоть они и нэпманы. Раз партия сказала, что нэпманы имеют право пить кофе, значит обсуждать тут нечего. Просто Свирид понимал, что это не его мир, не его стиль жизни. А ещё он стеснялся. Да, просто стеснялся своего вида. Своей заштопанной под мышкой и у ворота гимнастёрки. Своих умирающих и сбитых до белизны на сгибах сапог. Молодой человек не снимал кожанки, хотя было лето и в булочной дамы сидели в лёгких платьях, и прятал под стул свои сапоги.

Видя и чувствуя это, Арнольд решил его успокоить и дружески пошутил:

— Да будет тебе краснеть, как красна девица. Сидишь, стыдишься. Все знают, что ты боец Первой конной, и ты говори всем, что в твоих сапогах ещё Корнилов погиб. И сапоги это легендарные как товарищ Будённый.

Ракель Самуиловна засмеялась, а Свирид забухтел раздражённо:

— Дурень ты, сам бы ты лучше погиб, — бухтел он. — Сидит, смешит всех, балагур церковный.

— Свирид, — ласково пыталась успокоить оперуполномоченного товарищ Незабудка. — А кто такие балагуры церковные? У вас что, в церквях заведены специальные балагуры?

— А чего их заводить, они сами заводятся как клопы, вот вроде этого, — товарищ Тыжных кивнул на Арнольда, — поп стоит, бубнит что-нибудь про Бога, а такой вот умный хохмит, да девок, да баб смешит, да всё по-тихому. Да всё о похабном. Поп слово, а он два, поп запоёт, а он козлом заблеет, и народ хихикать начинает, а поп всё думает: чего они ржут и не над ним ли? Бывало, что до хохота в голос доходило, вся церква смеялась. А иерей изводится. Бегает сам среди людей, дьяконов гоняет озорника искать. А народ на них глядя закатывается со смеху. Пока им кто-нибудь не укажет на балагура. А уж как найдут такого балагура попы, то уж тут били беспощадно, и в шею его и по мордасам, и сапогом в дорогу ему поддавали, да так, что летел он из дверей вперёд своего визга. Так потом еще и в церкву таких по месяцу не пускали.

Ракель Самуиловна и Арнольд смеялись над рассказом Свирида, а тут и кофе принесли в больших не кофейных чашках, сливки в красивом молочнике, сахар затейливо колотый на блюдце, и горячие булки. Перед Свиридом поставили чашку, и он опять забурогозил, опять закипел:

— Это мне что ли? Мне? Нет, мне не надо. Убери, говорю. Я такое не пью, — бубнил молодой оперуполномоченный официанту и хмурился с ужасом думая о цене такого напитка. — Убирай, говорю.

Официант растерялся и смотрел то на Тыжных, то на Ракель Самуиловну. А та нахмурилась, наставила указательный палец на Свирида и сказала серьёзно:

— Не позорьте нас, товарищ Тыжных. Ведёте себя как пьяный махновец.

Тыжных покосился на красавицу и сразу замолчал, а когда официант ушел, сказал ей тихо:

— Я это нэпманское пойло пить не буду.

— Ну что ж, не пейте, выльют ваш кофе свиньям, жалко, что за него уже заплачено, — наивно говорила товарищ Незабудка.

— Чего свиньям-то. Может отнести его им обратно? — неуверенно предложил Тыжных. — Я его ещё не пил, пусть заберут.

— Пейте, — строго сказал Ракель Самуиловна, и налила ему в чашку сливок, и кинула туда кусок сахара. — Размешайте сахар.

Нехотя Тыжных взял ложку и стал размешивать сахар, Буханкин и Незабудка, да и ещё несколько пар любопытных глаз из посетителей с интересом следили за процессом, даже месье Роже и официанты наблюдали из кухни. Когда сахар был размешен, товарищ Тыжных показательно и назло кому-то взял чашку, встал, сказал громко: «Ну, за пролетариат». И не вынимая ложки залпом выпил кофе со сливками. Поставил чашку на блюдце со звоном, уселся на стул и произнёс задумчиво:

— Ну, сладко, а более ничего в нём, квас-то получше будет. Это ваше кофе ещё и дёгтем отдаёт.

Взял горячую булку и стал её есть с аппетитом.

Но тут Арнольд Буханкин забыл, что он англоман и сказал, осуждающе:

— Ну и дурень ты, Тыжных.

А Ракель Самуиловна теперь и вправду почувствовала себя укротительницей льва, который только что исполнил интересный, но совсем незапланированный номер и публика с интересом наблюдает, что будет дальше. А ей хоть кланяйся. Товарищ Незабудка стреляла глазками по сторонам, ловила взгляды посетителей и виновато улыбалась.

Аплодировать товарищу Тыжных посетители булочной постеснялись, и вернулись к завтраку. И Ракель Самуиловна тоже стала пить свой кофе. Свирид доев вкусную булку и вытерев руки о необыкновенно чистую салфетку спросил:

— Ну, и сколько всё это стоило?

— Счёт принесут, и узнаем, — с философским спокойствием отвечал Арнольд Буханкин. — Наслаждаясь завтраком.

— Значит в тёмную играют, раз цену сразу не говорят, обувать будут, — резонно предположил Тыжных. — Ну да ничего, поторгуемся. Лишку не дадим.

— Свирид, It so is not accepted [17] Так не принято. , — сказал Буханкин.

— Говорил я тебе, Арнольд сто раз, не говори со мной на буржуйских языках. Говори по-русски.

— И говорю тебе, по-русски, не вздумай тут торговаться, не позорь меня, где это слыхано, чтобы сотрудник ОГПУ торговался как последний старорежимный купчина.

— Что ж мне тут теперь, половину денежного довольствия оставить, вон тому, — товарищ Тыжных кивнул на напомаженного месье Роже, — у которого сало на башке. Ему и так жиру хватает, аж с башки течёт, авось не голодает.

Ракель Самуиловна как раз делала глоток кофе, и эта фраза показалась ей настолько смешной, что она фыркнула в чашку и облилась, немного забрызгав скатерть. Оставив кофе и продолжая тихонько посмеиваться, она стала вытирать себя салфеткой и приговаривать:

— Товарищи, мне стыдно с вами… Вы дадите мне спокойно позавтракать? Вы можете прекратить свой балаган? Это просто шапито какое-то. Лучше бы вы, товарищ Свирид, и вправду, сидели в машине.