Борис Конофальский - Сталин против рептилоидов [publisher: SelfPub.ru]

Столовую, одну хорошую, он знал. И была она неподалёку. Там в суете, среди питающегося пролетариата они выбрали стол в углу, такой, от которого был виден вход. И пока товарищ Тыжных стоял у раздачи, Ракель Самуиловна салфеткой из резаной газеты протёрла столешницу и убрала со стола грязную посуду. Тыжных решил, не мелочиться, и покормить товарища Незабудку высококалорийной едой. Себе он взял простою варёную картошку с жареным луком, ну а ей королевские макароны, и божественный зельц, макароны, правда, были холодноватые, утром сваренные, а зельц чуть заветренный, но кто будет обращать внимание на такие мелочи, когда перед ним лежат в тарелке этакие деликатесы. Ещё он взял белого хлеба, тоже нарезанного ещё с утра, и так и лежавшего на раздаче не тронутым ввиду дороговизны. И удивительный, очень полезный для пищеварения, если верить рекламному плакату, компоту из вяленых груш и яблок.

Всё это товарищ Тыжных почти с гордостью расставлял перед товарищем Незабудкой, будучи абсолютно уверенный в том, что уж такое то угощение не заставит красавицу воротить нос. Ракель Самуиловна взяла оловянную ложку и, проявляя удивительную буржуазную брезгливость, протёрла её салфеткой – резаной газетой. Товарищ Свирид с нарочитой пролетарской небрежностью повторять её действия не стал, а принялся есть горячую картошку с хлебом с огромным аппетитом. А ракель Самуиловна стала аккуратно тыкать ложкой в серый квадратный кусок чего-то загадочного, гордо именуемого зельцем. Потом подняла глаза на Свирида и спросила:

– А это что?

– Кушайте не бойтесь, это мясо, немецкий рецепт, тут поваром работает пленный германец, ещё с империалистической. Это роскошно вкусная вещь, называется зельц.

– Это зельц? – Не верила красавица.

– Ага, он. – Кивал Свирид, беспощадно уминая свою незатейливую еду.

– Знаете, товарищ Тыжных, однажды я ехала из Мюнхена в Дрезден.

Товарищ Тыжных перестал жевать от таких непонятных слов.

– На поезде. – Продолжала Ракель Самуиловна. – Ехала одна, и мне вдруг захотелось сойти с поезда, хотя я ещё не приехала. И я сошла в одном маленьком, удивительно тихом, красивом городке, он назывался Цвикау. Было раннее утро, и работал только один ресторанчик, и в нём подавали одно только блюдо, для рабочих, что шли на работу, и это был зельц, и ещё пиво. Это было удивительно вкусно, и это, – она опять потыкала ложкой в серый квадратный кусочек, – совсем не похоже на тот зельц, что я ела в Цвикау.

– Зря вы барствуете, товарищ Незабудка, – сказал Тыжных, хищно поглядывая на серый советский пролетарский зельц, который был вообще не похож на правильный буржуйский зельц. – Кушайте, он очень полезный. А вам нужна питательная энергия. Нам в дорогу собираться ещё.

Она согласилась попробовать, съела кусочек. Потом ещё один, и макароны поела, а потом вдруг сказала:

– Свирид, купите мне водки. Тут продается, кажется.

– Водка – яд. – Произнёс товарищ Тыжных.

– Немного, я хочу помянуть Арнольда.

Тут уж он не мог, сопротивляться и встал.

– И себе тоже купите. Я одна пить не могу.

Они выпили понемногу водки, и тут товарищ Незабудка стала плакать, а Свирид стал страдать от этого, и чтобы как-то отвлечь её, он спросил:

– Ну а вы как зельца наелись, куда поехали потом?

– Дождалась следующего поезда и поехала в Дрезден, – сказала Ракель Самуиловна, вытирая слёзы.

– Непонятно, – Тыжных смотрел на неё и хмурился даже, – зачем с поезда тогда слезали?

– Не знаю, просто почувствовала, что это мне нужно. – Сказал Ракель Самуиловна, принимаясь за еду, которая после водочки уже не казалась ей столь несъедобной.

– Просто почувствовала, – повторил Свирид с усмешкой, – у нас в деревне была одна корова…

– Её звали Падла, и она была однорогая. – Догадалась красавица.

– Угу, точно, так вот она как то зашла во двор моего соседа, по поленнице залезла на курятник, и проломила крышу, провалилась во внутря. Убила до смерти петуха хорошего, лучшего в деревне запевалу, и задавила двух куриц, их резать пришлось. Выбила дверь курятника, разбила в щепу и сбежала. Вот и сосед хотел у нее спросить, когда гонялся за ней с дрыном: Вот за каким конём тебя туда чёрт понёс? А она бы ему так и ответила: Не знаю, просто почувствовала, что мне это нужно.

Товарищ Незабудка сначала, может, и хотела улыбнуться, но потом подумала и сказала, глядя на товарища Тыжных с прищуром и поджимая губы:

– Знаете, что товарищ Тыжных, мне эти ваши эзоповские аллегории кажутся неуместными.

– Чего-чего? – Не понял половину слов Свирид.

– Да ничего, просто все эти ваши деревенско-пасторальные параллели между мной и коровой Падлой полагаю оскорбительными.

– А! – Всё равно он догадался только по тону её, что она не довольна из– за коровы.

– И купите мне ещё водки. – Потребовала красавица.

– А вы здоровы водку-то трескать. – Не торопился покупать он.

– Вам денег жалко, что ли?

– Да чего мне их жалеть, нет, не жалко, я в кармане у бандита полтора годовых оклада нашёл, я могу тут у них всю водку купить. Просто боюсь, что налакаетесь вы допьяна.

– А вы, что, боитесь пьяных женщин? – Ракель Самуиловна глядела на него с усмешкой.

– Я боюсь только погибнуть за понюх табака, по-глупому, а остального я ничего не боюсь, товарищ Незабудка.

– Так идите и купите мне водки, храбрец, и зовите меня товарищ Катя.

Так меня в молодости звали, и товарищ Арнольд меня так звал.

Они вышли из столовой, когда на горячие улицы Москвы уже опустились сумерки. И когда они сели в машину, в здании почты, напротив, за стеклянной витриной, гражданин с жёлтым лицом раздражённо бросил трубку. Ещё бы ему не раздражаться, если он в течение часа не мог дозвониться. Нужный ему номер не отвечал, и не отвечал. А секретарь, по другому номеру, меланхолично сообщал, что руководитель приказал ни с кем его не соединять и точка. И тут человек с жёлтым лицом увидал, как из столовой напротив вышла эта парочка и уселась в авто. Он кинул трубку, и, распугивая последних посетителей почтового отделения, кинулся на улицу. Завёл мотор, включил фары и помчался за улетавшим в ночь стареньким «Фордом», ну а что он в этой ситуации ещё должен был делать?

Телефон, это мерзкое изобретение, просто не затыкался. Дребезжал и дребезжал. Товарищ Толмачёв наглухо закрыл уши перепонкой, но звон этого адского агрегата проникал в мозг, через стол, через пол, через кресло, в виде тонких вибраций. И доставал, докучал, выводил из себя, заставляя мозг посылать сигналы в железы, которые, в свою очередь, выплескивали в организм страшные гармони ярости, которые выходя через кожу, наполняли комнату стойким запахом тревоги, ну для тех кто, конечно, разбирался в запахах.