Борис Конофальский - Сталин против рептилоидов [publisher: SelfPub.ru]

Пахх!!!

Пахх!!!

И револьвер выпал из его руки, а он сидел и улыбался, а потом повалился, всё ещё улыбаясь. Он был доволен, даже когда темнота со всех сторон подбиралась к нему. Во-первых: он всё-таки увидел как она запрыгивала в последний вагон, а во-вторых: он из семи выстрелов не промазал ни разу. Не зря его считали лучшим стрелком полка. Не зря!

Товарищ Аджания сконцентрировался и отключил боль, а потом мышцами плеча заблокировал сосуды в правой лапе, чтобы не терять жидкость. С лапой всё было кончено, кости там были переломаны в крошево и ему предстояло растить новую. Он поглядел в след уходящему поезду и запрыгнул на перрон, подошёл к телу конопатого остановился около него. Ему показалось, что этот ублюдок ещё жив и Шалва Семёнович направил на него ствол. Ох, как ему хотелось разрядить в эту падаль всю обойму, но из здания вокзала уже выскочил настоящий милиционер, дежурный по вокзалу. Да и десятки зевак вокруг смотрели на него. Товарищ Аджания спрятал оружие, и среди зевак увидал татарина. Ибрагим видел его взгляд и перепугался до смерти. Уж больно страшен был товарищ Аджания.

Ответственный товарищ сделал Ибрагиму знак: «следуй за мной» и пошёл прочь, кинув пробегавшему мимо него милиционеру:

– Вон тот в костюме – шпион.

Они шли к машине, бывший секретарь товарища Толмачёва и бывший шофёр товарища Пильтуса. Один был полужив от страха, другой был сер от ярости.

Шалва Семёнович с удовольствием выпустил бы когти на левой лапе и содрал кожу с морды глупого шофёра. Но шофёр ни в чём не был виноват. Он-то как раз своё дело сделал – узнал бабу. Весь остальной ужас, который случился на перроне, был полной заслугой товарища Аджания. Он знал, что один КРОковец будет её охранять, правда он и предположить не мог, что этот рыжий человечишка окажется таким хитрым и сильным. От одной мысли, что конопатый смог послать его в нокдаун своей рыжей башкой Шалву Семёновича передёргивало. Это ведь не пуля, это тупая человеческая голова. Да все кто узнают– смеяться будут: человек смог ЕГО! Отправить в нокдаун. И не кувалдой, и не ломом, а своей тупой человеческой головой.

Шалва Семёнович толкнул Ибрагима так, что тот влетел в машину. Испуганно замер на диване рядом с шофёром. Ибрагим понял, что ничего ещё не закончилось, он с ужасом думал, что ему с секретарём товарища Толмачёва теперь придётся на автомобиле догонять поезд.

Но он горько ошибался, его жало ещё более страшное приключение.

– А что, Ибрагимка, – сказал товарищ Аджания со страшной ухмылкой, садясь на задний диван, – ты летать любишь?

– Чего? – Ибрагим с ужасом повернулся к нему.

– По глазам вижу, любишь, – сказал Шалва Семёнович, – шофёр, на аэродром нас, с гражданином Ибрагимом. Давно мы с ним на аэропланах не летали.

Проводник сказал ей, что билет у неё не в мягкий вагон. А в саму, что ни на есть «плацкарту». Он проводил заторможенную гражданочку на её место согласно купленному билету. Осторожно усадил её, надеясь, что у гражданочки во время поездки не будет какого-нибудь припадка. Уж больно странной была эта женщина. С ней говоришь, объясняешь ей, а она головой вроде как кивает, а самом-то деле, не слышит вовсе, словно спит, и не видит тебя, хотя и смотрит. И водкой от неё не пахнет. Проводник проводил болезную на её место, поднёс ей багаж и сказал мужику, что сидел напротив:

– Ты, дядя, пригляди за ней, она, вроде как, не в себе. Если вдруг биться начнёт или орать – ты за мной беги.

И ушёл.

Мужик перепугался, глядел на молодую женщину в городской одежде, которая сидела, уставившись в одну точку, и шептал негромко:

– Ишь ты, никак припадочная.

А потом отважился и заговорил:

– Дочка, тебе докудова ехать-то?

И она словно проснулась, глянула на него удивлённо и сказала тихо:

– До Читы.

– До Читы? – Дядя обрадовался. – А мне до Хабаровска. Значит, вместе поедем. А звать-то тебя как?

– Лена, – сказал женщина как то неуверенно.

– А, что ж, очень даже красивое у тебя имя, а меня Андрей Кондратовичем кличут. Живешь, значит, в Чите?

Она кивнула.

– Муж-то есть?

Она опять кивнула.

– Детки?

– Двое, – отвечал Лена. – Два мальчика.

– Сыновья – это хорошо, а вот дочек тоже надо парочку. Да будут ещё у тебя девки-то, какие твои годы, молодая ещё. А мальцов двое – это хорошо, главное, чтобы войны какой опять не случилось, тогда и двух сынов хватит тебе.

И тут Лена вдруг зарыдала в голос, закрылась руками, и завыла по-бабьи, с надрывом. Да так, что люди с соседних полок стали смотреть: чего там.

А Андрей Кондратович перепугался, привставал, сел на место, покраснел и потряс своей пегой бородёнкой, не зная, что и делать, уже думал за проводником бежать, да Лена вдруг умолкла. Сидела тихая, стала в окно смотреть да слёзы вытирать одинокие.

– Прости, дочка, если словом рану какую твою разбередил, – заговорил сосед и стал своей рукой шершавой и твёрдой словно деревянной, гладить руку Лены, да не гладить, а только прикасаться, едва-едва, словно повредить кожу нежную боялся.

– Да ничего, – отвечала Лена и сняла шляпку свою, – ничего.

– А вот у меня, – начал дядька Андрей и стал ковыряться в своих мешках. – Картошечка очень вкусная есть, теплая ещё. Мне дочка горшок в газеты завернула, картошечка с сольцой да с маслицем топлёным, – он достал и поставил на стол горшок, – мятая, вкусная. Я тебе ещё сейчас сальца малость отрежу, да хлебушка, да лучка крепкого, бери ложечку, – он протянул Лене деревянную ложку, – ну, бери, ешь.

Есть она не хотела видно, ложку взяла из вежливости, а потом глянула на дядьку и сказала:

– Андрей Кондратович, а водки у вас случайно нет?

– Эх, душа моя, – дядя погладил свою бородёнку, – да нешто её укупишь водку-то? Нету водки у меня, нету. Только самогон, а он ядрёный, городские бабы такой не пьют.

– Я пью, – сказала Лена.

– Пьёшь? – Обрадовался дядя. – Так сейчас организуем.

Он потянул из мешка четверть, почти полную с деревянной пробкой.

– А где ж ты научилась самогон-то пить. – Говорил он при этом. – Вы ж городские такие балованные.

– А как Колчак пришёл, а потом и белочехи, так я с мужем и мужиками в тайгу ушла, там и приучилась.

Дядька Андрей замолчал, только руки развёл, а потом произнёс:

– Так ты из наших? Из партизан? А где воевала?

– Начинала у Краснокаменска, и до самого вашего Амура дошла, с отрядом товарища Василькова.

– Партизанка, значит, – чуть не прослезился дядя. – Родная моя. Давай-ка выпьем, раз самогон пить умеешь.

Лена кивнула. Только вот улыбнутся у неё не получилось.

Товарищ Андреев сказал шофёру:

– Тут остановитесь, дальше мы пешком.

Шофёр припарковал автомобиль у Певческого моста. Сталин и Андреев вышли из машины. Они эти места знали неплохо, Сталин хотел идти через Дворцовую площадь, но Андреев предложил пройти через Зимнюю канавку. Иосиф Виссарионович согласился. Они так и пошли, а когда дошли до набережной, Андреев остановился: