Алиса Дорн - Сыщик и канарейка [litres]

– А Мариетта?

– Ее оставят в тюремном лазарете до рождения ребенка. Как только он появится на свет, она будет казнена. Ребенок будет помещен в государственный приют под другой фамилией.

– Это ужасно.

Виктор скрестил руки на груди. Холод, которым тянуло из оконных щелей, пробирал до костей.

– Это жизнь, доктор, – глухо произнес он. – И ни вы, ни я не способны ее изменить.

Эйзенхарт

Он мог говорить Роберту что угодно, но иногда Виктор ненавидел себя за невозможность поменять систему.

Сегодня был один из таких вечеров.

Часы на каминной полке пробили полночь. Сна не было ни в одном глазу. Вместо этого он налил себе очередной стакан виски и шатался по дому, сегодня казавшемуся особенно пустым. Не выдержав, Виктор подошел к телефону и снял трубку.

– Соколиная площадь, 22-17, – назвал он телефонистке номер.

Знакомый голос ответил после первого же гудка:

– «Новости Гетценбурга», Лидия Кромме у аппарата.

В самом деле, не могла же она уйти домой. Что ей там делать?

– Это я, Лидс.

– Виктор, – тепла в голосе поубавилось.

– У меня сегодня был особенно поганый день, – пожаловался он ей.

Детектив, ответственный за дело, должен был довести его до конца. В том числе до тюремного дворика, куда вывели на рассвете Брауна.

– Мы расстались. Помнишь?

Виктор помнил. Он был в этом виноват.

– Я закрыл дело барона Фрейбурга. Неужели тебе не интересно?

На том конце провода молчали.

– Приезжай, – попросил он. – Я расскажу тебе историю.

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ,

в которой доктор переживает несколько покушений на свою жизнь, приподнимает завесу тайны над наукой о смерти и посещает вороний табор.

Доктор

С разворота газеты на меня смотрел мертвец. Учитывая, что я разглядывал полицейскую колонку, где регулярно печатались фотографии как преступников, так и их жертв, в этом не было ничего чрезвычайного. Однако лицо этого мужчины было мне знакомо: не далее как вчера, разбирая бумаги на кафедре, я наткнулся на его карту и прилагавшийся к ней портрет.

– Все в порядке, док? – Максим Мортимер, мой собеседник и коллега, зачитывавший вслух статью о последних событиях Капской войны, прервался, увидев выражение моего лица.

– Могу я взглянуть на вашу газету? – попросил я.

Получив листок в руки, я рассмотрел фотографию. Никаких сомнений: на ней был изображен мужчина, в данный момент лежавший в одной из холодильных камер университетского морга. Я даже вспомнил номер, под которым он проходил, – N.N.18990302. Нахмурившись, я пробежался глазами по объявлению.

Яндра Хевель, 1874 г.р., бывший подданный Срема. Рост от 190 см, крепкого телосложения. Глаза голубые, волосы русые. Отмечен Быком. Особые приметы: татуировка в виде буквы «А» на левой ключице.

При наличии сведений о его местонахождении следует немедленно обратиться в главное полицейское управление Гетценбурга, отдел № 4.

Полиция предупреждает, что преступник вооружен и опасен!

Клуб «Дубовая ветвь» ценился за тишину и покой. «Заведение, где джентльмен может отдохнуть от суеты современного мира», – писали о нем в заказных статьях журналисты. Неподходящее место и неподходящая компания, чтобы говорить о работе или знакомстве с трупами. Решение пришло само собой. Избегая вопросов, я велел позвать распорядителя клуба.

– Мне нужно позвонить, – как можно более абстрактно объяснил я свою просьбу.

Извинившись перед присутствовавшими, я прошел за распорядителем в телефонную комнату. Дождался, пока степенный пожилой мужчина оставит меня одного, и снял трубку.

– Свяжите меня с полицейским управлением, – попросил я телефонистку. – Отдел убийств.

К моему удивлению, Виктор не только оказался на месте, но и сам поднял трубку.

– Слушаю вас.

– Это Альтманн, – представился я.

В голосе по ту сторону провода послышалось веселое изумление:

– Роберт? Что у вас стряслось?

– Я звоню по поводу объявления… Яндра Хевель. Вам знакомо это имя?

– Ах, этот, – голос снова поскучнел. – Вам нужен четвертый отдел.

– Только если четвертый отдел занимается расследованием убийств.

– Что вы хотите сказать?

– Что мистер Хевель уже не вооружен и не опасен.

– Он мертв? – уточнил Виктор.

– Давно. Его тело находится в университете вторую неделю. Попытка ресуррекции назначена на завтра.

– Вы уверены, что это он? – через помехи на линии я услышал, как Эйзенхарт подозвал к себе сержанта.

– Уверен. Все совпадает, вплоть до татуировки, кстати, неправильно вами описанной.

Эйзенхарт некоторое время помолчал.

– Буду у вас через двадцать минут, – наконец сказал он и отключился.

В дверь телефонной комнаты постучали. Я вышел в холл и обнаружил там Максима со злополучной газетой в руке.

– Я прочел всю страницу, но так и не понял, что вас взбудоражило, – сообщил он.

– Вы не помните его? – я указал на фотографию.

Он посмотрел на нее и перевел полный любопытства взгляд на меня.

– А должен?

– Его тело находится сейчас в нашем морге.

Мой собеседник безразлично пожал плечами.

– Я редко запоминаю их лица. Но в таком случае… – он осекся на середине фразы, но все же я понял, что он хотел сказать.

– Полиция уже в пути.

– Профессору это не понравится.

Мысленно я с этим согласился. Профессор Фитцерей, наш общий начальник, крайне болезненно реагировал на любые попытки посторонних пробраться в его владения, особенно в его отсутствие.

– Мы можем с ним связаться до появления полиции?

– Не успеем, – я покачал головой. – Я должен идти, но вы можете попробовать дозвониться до него.

Взвесив все «за» и «против», коллега проследовал за мной в гардеробную.

– Позвоню ему из университета, – решил он. – Будет лучше, если вам не придется встречать купов в одиночестве.

Доктор

Мы вошли в морг за пять минут до полицейских. Кроме Эйзенхарта и сержанта Брэмли, я увидел мужчину в сером пальто.

– Мистер Конрад из четвертого отдела, – представил его Виктор. – Мистер Конрад возглавляет расследование по делу Хевеля. А это, мистер Конрад, доктор Альтманн, я рассказывал вам о нем по дороге, и… – Виктор перевел взгляд с Максима на меня, ожидая, что дальше церемонию знакомства проведу я.

– Максим Мортимер, ассистент профессора Фитцерея, главы кафедры танатологии.

Эйзенхарт удивленно вскинул бровь.

– Танатолог?

– Специалист -танатолог, – педантично уточнил Максим.

Замешательство Эйзенхарта можно было понять. В представлении обывателя танатология недалеко ушла от некромантии, и предполагалось, что служитель столь темного знания должен выглядеть, как положено всякой проклятой душе: мрачным как дрозд, затянутым во все черное и полубезумным. Мортимер с его белокурыми локонами, актерской улыбкой и юношеским обаянием не слишком вписывался в этот портрет. В отличие, видимо, от меня. Моя принадлежность к неблагородной профессии еще ни у кого не вызывала вопросов.