Василий Щепетнёв - Гамбит Смерти

— Идемте, Аркадий Иосифович!

— Разум покидает вас, остаются инстинкты — убить и съесть, — я почти не чувствовал рук. Плохо.

— Меняется не только психика, но и физиология. Посмотритесь в зеркало! Вы не управляете собой! — я провоцировал кризис. — Аркаша, ты же видишь! Беги!

— Нет, я… Я не хочу! — Александр Борисович схватился за ворот рубашки Оторвавшаяся пуговица упала на стол и покатилась мимо револьвера, под висевшей лампой, на другой край стола. Прямо мне на колени.

Аркадий с ужасом смотрел на то, что миг назад было воплощением интеллекта. Иная последовательность лицевых мышц — а результат!

— Беги же!

Верхняя губа Стачанского дернулась, поднялась, обнажая клык.

— Беги!

Аркаша отшвырнул стул, метнулся к двери. Поздно. Расставив руки, Стачанский преградил путь.

— Ххха!

Оставался второй выход — кухня. Аркадий, увернувшись от Стачанского, бросился в галерею.

Мы живем среди иллюзий. Одна из них — что человек со связанными сзади руками беспомощен.

Лишь бы слушались пальцы!

Я обошел стол и взял револьвер. Я почти ничего не чувствовал. Оставалось уповать, что пальцы выполнят приказ.

Хриплое рычание донеслось из галереи. Рычание, и крик отчаяния. Я бросился туда. В галерее никого. Повезло, тучи разошлись, луна светила в окно. В темноте у меня шансов еще меньше.

Я очутился на кухне, и когда Стачанский оторвал от Аркадия свое окровавленное лицо, сомнения покинули меня. Я, наконец, оказался прав.

Я нажал на курок. Первые две пули — мимо, но остальные достались Стачанскому. Он свалился и пополз, пополз, не замечая меня, к одному ему ведомой цели.

Кровь пульсирующим фонтаном выходила из разорванной шеи Аркадия. Можно было пережать артерию — но не связанными руками.

Пока я пристраивал нож, перерезал путы, высвобождаясь, фонтанчик превратился в струйку, а струйка — в ничто.

Непослушными руками я взял секач и свечу.

Кровавая дорожка тянулась через галерею в обеденный зал.

У лестницы силы покинули Стачанского. Он лежал на боку, поджав ноги к животу, царапая руками пол.

Я наклонился. Он нашел меня взглядом.

— Вы были правы… — тихий, прерывистый шепот слышится мне до сих пор. — Этому бесполезно противиться. Я пытался… — со мной говорил человек, страдающий от боли и тоски. — Даже лучше, что все кончилось… — он всхлипнул и замолк.

Зрачки дрогнули, расширяясь.

Я остался один.

Александр Александрович смотрел хмуро и безрадостно. Впустую были и толстая сигара с голубоватым дымком, и шикарная золотая цепочка с золотыми же брелками. Еще бы, такое событие, а он — в стороне. Виси на стене и любуйся, как люди съезжаются играть, загребать деньги, и какие деньги! Деньжищи! Досадно. Оттого и не в настроении господин Алехин кисти местного любителя шахмат и живописи.

Наскучась портретом, я вернулся в уголок, к мягкому засасывающему креслу.

Секретарша терзала двумя пальчиками «Олимпию-Зупертайп», а вентилятор качал головой, не одобряя надругательства над импортной техникой.

Заветная дверь тихонько приоткрылась, выпуская опередившего меня посетителя. Маленький, аккуратный старичок улыбнулся дамочке за пишмашинкой, рассеянно скользнул взглядом по господину Алехину и мне. Для него мы оба были явлениями бесплотными, нереальными. Пожалуй, процентов на семьдесят пять он прав.

Старичок просеменил к выходу, а я вопросительно уставился на секретаршу. Она старательно не замечала меня, но загорелась на столе зеленая лампочка, и она осчастливила:

— Заходите, директор ждет вас.

Зайду, как не зайти.

Директор очень мило попытался привстать при моем появлении.

— Ваши документы признаны оргкомитетом, — сразу порадовал он, — следовательно, вы имеете право участвовать в турнире. Но… — он сделал паузу, подготавливая меня, — видите ли, участник с вашим коэффициентом должен уплатить турнирный взнос.

— В положении указано, что наличие международного коэффициента освобождает от взноса, — попытался поторговаться я.

— При условии, что он не ниже двух тысяч трехсот пятидесяти. Это мы решили позднее.

— Какова же величина взноса?

Он назвал сумму.

— Естественно, в рублях.

Конечно, в рублях. Будь у меня столько долларов, только бы ты меня, мил друг, и видел.

— Платить через банк?

— Да, разумеется. Впрочем, — он наморщил лоб, — сегодня истекает срок приема заявок, боюсь, вам не успеть.

— Что же делать?

— Вы отдайте деньги прямо мне, а я вам выпишу квитанцию.

— Извольте.

Рубли произвели свое обычное действие: с невольным вздохом он пересчитал купюры — так кошка с голодухи грызет, морщась, на огороде огурцы. Кажется, это сказал Черчилль. Вот какой я образованный.

— Сейчас заполню квитанцию, — денежки исчезли в сейфе, а вместо них у меня в руках оказалась бумажонка, девять на восемнадцать, с печатью.

— Пройдете в комнату четыре, там объявление на двери, оформитесь — и успехов вам.

В коридоре я еще раз осмотрел бумажку. Сколько их прошло через мои руки — контракты «АМИТР», акции му-му-му, сторублевки в кубышке, волею Павлова обращенный в мусор, кредитная карточка очень устойчивого банка. Правда, Русская Недвижимость шиш от меня получила. Опытный я стал.

Бумага еле-еле пахла горьковатым ароматом. Наверное, у директора в сейфе стоит бутылка шотландского виски. Хотя, если честно, теперь я не отличу «Двин» от «Нистру», кажется, все теперь делают на мебельной фабрике Урюпинска. Времена меняются, и коньяки вместе с ними.

Полчаса спустя я вышел из шахматного клуба полноправным участником опен-турнира «Аэро», первый приз пять тысяч долларов, сумма призовых — двенадцать. А подковерные мне не положены. Я же не знаменитость.

Весь вечер впереди. Свобода!

Роскошный клен багровел среди зеленых собратьев. Зрение шалит, или локальная осень? Я зажмурился, затряс головой.

— Плохо себя чувствуете? — мягко спросил кто-то. Я открыл вежды. Добрый самаритянин лет шестидесяти внимательно смотрел на меня, в руках авоська с бутылками. Пустыми.

— Нет, ничего. Скажите, у этого дерева цвет….

— Дерева? А, это порода такая особенная, до войны их сажали, помню. Последний остался клен, остальные порубили.

Успокоил. И, чтобы удержать прохожего, я поинтересовался:

— Не подскажите, как на улицу Никольского пройти?

— Никольскую? Да мы на ней стоим. Какой дом нужен?

Я сверился с направлением оргкомитета:

— Десятый.

— Совсем рядом, вон, двухэтажный, желтенький. Видите?

— Спасибо.

Поспешил по делам самаритянин, побрел к домику вещей окраски и я. Ну, что делать, сегодня грустные мысли беспрестанно осаждают меня.

Гладкий с фасада, домик щерился полудюжиной дверей с тыльной стороны. Похоже, строился на одного хозяина, да уплотнили в бурях истории. Я прикинул, где прикрепят доску: «Здесь останавливался П. И. Денисов».