Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Ясно. Тарелку унесите и замените другою, — бросил князь слугам, которые всё это время стояли по струнке у дверей, а в глазах его я прочитал следующее: «Правду говорят, что эти римские певцы — капризный народ». Но вслух сказал: — А ты ешь хоть бы маслины флорентийския, понеже помирать беспричинно запрещаю!

Всё это время у меня возникало ощущение, что князь не по-русски говорит, а на какой-то сильно устаревшей версии этого языка. Будто бы после «си-шарпа» вдруг код на «плюсах» приходится читать. Ёлки-палки, да что я, не программист? Любой язык освою, хоть инопланетянский с Альфа-Центавра!

Воцарилась тишина. Пра-пра-…прадед молча хлебал суп, более не задавая мне вопросов, ну, а я, опять же по приказу князя, всё-таки положил какие-то овощи себе в тарелку, но из-за жуткого настроения есть не смог.

Последнее время я чувствовал себя, словно в какой-то гиперреалистичной компьютерной игре. Но только в какую-то безумную игру я попал: первый уровень — солист Сикстинской Капеллы, второй — слуга в доме другого солиста, на третьем открываются дополнительные возможности, четвёртый — дебют в женской роли на римской сцене. Вот теперь ещё и пятый уровень — княжеский сын. Дворянин, ёлки-палки. Щипаный каплун в павлиньих перьях и с замашками попугая.

— А хорош тебе Мишкин костюм, — наконец, нарушил тишину его светлость, оценивающе разглядывая меня в этом нелепом одеянии на полтора размера больше. — Скоро явится. Познакомишься с братом своим.

— Почему вы так уверены, что я ваш сын? — осторожно спросил я. — Тому нет никаких доказательств.

— Внешность. Один и тот же «луч звезды утренней», — он указал на фамильную прядь, которую мы могли видеть из-за того, что оба были без париков. — И, наконец, возраст — двадцать три года.

— Откуда вы знаете, сколько мне лет? — удивился я.

— Помолчи. Узнаешь. Ровно двадцать четыре года назад был я в Риме, наукам разным и архитектуре учиться отправлен был… виноват, тогда же с итальянкою согрешил. Стыдно сказать, я даже имени ея не помню. Спустя годы вновь приехал в Италию, на сей раз — навестить Мишку, сына моего любимаго, которого намеренно отправил сюда искусствам обучаться. Талант архитекторский у него, ничего не скажешь, сам Пётр благословил! Когда же собрался на Родину возвращаться, где ждут сыновья старшие и дочь Настенька, внезапно доходят до меня слухи весьма странные: «На карнавале римском некий нежноголосый певец со внешностью русскою выступал на площади под именем Фосфоринелли. Юноша похож был на Михаила Петровича». Мною завладело любопытство, и отправил я людей своих в Рим, дабы выследить певца загадочного.

— Так вы следили за мной всё это время?! — наконец вспыхнул я.

— Вынужденная мера, — кратко объяснил князь.

— Что вам обо мне наплели? — раздражённо спросил я.

— Всё, всё выяснили: возраст, примерную дату рождения, ту самую белую прядь на правом виске. Когда же донесли мне, что сын мой девку играет на сцене, я в крайнем был возмущении! Негоже дворянину паясничать!

— Осмелюсь сообщить, что вы неправы, — едва сдерживая гнев, ответил я. — Опера — это не паясничанье. Это высокое искусство, для постижения которого требуется много сил, времени и наличие хороших моральных качеств. Если вы считаете, что все певцы — продажные негодяи, смею заверить, что это не так. Те, с кем мне посчастливилось работать — удивительные люди, всецело преданные искусству. Что же касается моего учителя, Доменико, то он вообще почти что святой человек. Он подобрал меня на улице, приютил и обучил пению. А где в это время были вы? Когда я оказался в Риме, один, без копейки в кармане? Где?

— Не моя вина в том, я даже не догадывался о твоём существовании.

Тоже мне, папа Карло нашёлся, со злостью думал я.

— И не считаю, что все до одного певцы негодяи. Но кто бы защитил тебя от развратных взоров местной аристократии? Как я с ужасом узнал, среди римлян весьма распространён грех содомский, от излишней любви мужчин к юношам оскоплённым место имеющий, — по его интонации было видно, что князь действительно переживал за физическое и моральное состояние мнимого сына.

— Хотите я вас обрадую и скажу, что вот это, — я показал князю на свой незаживший шрам на запястье, — было сделано от отчаяния и из-за опасений за свою честь! До того самого момента, как я вас увидел, я думал, что меня забрали те самые аристократы, дабы унизить и окончательно лишить права называться мужчиной!

— Боже правый! Куда только Кузьма смотрел?! — гневно воскликнул князь, поднявшись из-за стола, и схватил меня за руку, с ужасом рассматривая порез.

— Кузьма здесь ни при чём. Я сам отвечаю за свои поступки и считаю, что честь важнее жизни.

— Вот слова истинного дворянина, — удовлетворённо заметил Пётр Иваныч, садясь обратно за стол. — Сразу видно — мой сын, а не какой-нибудь плебей местный.

— Я, конечно, всё понимаю. Но на кой-хрен вам сдался побочный сын, лишённый возможности иметь потомство?! — нечаянно вырвалось у меня.

— Отставить! А ну как влеплю затрещину за слова дерзкие! — прогремел князь.

Ну вот, нахамил аристократу, прямо как Каффарелли.

— Простите. Не сдержался, — угрюмо ответил я. — Но, всё-таки?..

— Какой уж есть. Фосфорины своих не бросают. Насчёт последнего не беспокоюсь: у меня трое сыновей и четверо внуков здоровых да крепких.

Да, в этом он прав. Беспокоиться не о чем: с вероятностью сто процентов хотя бы один из сыновей и внуков князя выживет и продолжит нашу линию — в противном случае, меня бы здесь сейчас не было. Вот только немного грустно от того факта, что Пётр Иванович в данный момент сидит за столом и разговаривает с последним представителем нашего рода. После меня уже не будет князей Фосфориных с белой прядью на правом виске.

— Но зачем вам я? — продолжал гнуть свою линию программист из двадцать первого века. — От меня же вам никакого толку!

— Я намерен увезти тебя на Родину. Подобные голоса не распространены у нас. Ты будешь первой свечой, которая зажжёт сверкающее пламя оперного искусства в стране Российской…

«Да, который сожжёт людские души дотла», — подумал я, прекрасно понимая, какую реакцию у слушателей могут вызвать подобные проявления нездорового искусства.

— Но где я буду выступать? В Италии полно великолепных театров, а в России — пока что, по-видимому, ни одного, — заметил я, смутно припоминая, что основные наши оперные театры — Большой и Мариинский — были основаны, кажется, при Екатерине II.

— Пока что будешь блистать в любой понравившейся роли в нашем домашнем театре. А там, Бог даст, и в Питербурх поедем, порадуешь пением своим государыню.

— Анну Иоанновну? — почему-то уточнил я, вспомнив, что именно при её дворе пели итальянские «виртуозы».