Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Господь с тобой, Сашка! Екатерину Алексевну! — не на шутку рассердился князь.

— Простите, перепутал, — оправдывался я, чувствуя, как горят щёки и уши. Что и говорить, я никогда не был силён в истории и других гуманитарных науках.

— Не пугай меня подобными высказываниями, — сурово ответил Пётр Иванович. — Запомни: князья Фосфорины никогда не запятнают своё имя интригами.

— Клянусь, я не виноват. У меня плохо с памятью на имена.

— Э! Одичал, видать, в своём Риме дремучем. Ничего, скоро домой поедем.

— Сочту за честь, Пётр Иванович, — несмотря на злость и досаду, я старался говорить как можно почтительнее, дабы не навлечь на себя гнев предка. Фосфорины народ жёсткий, и разговор у них, как правило, короткий. — Но меня интересует один вопрос. Как же мой учитель? Доменико столько сделал для меня, и чем я ему отплатил? Сбежал и забыл? Да разве это по-христиански?

— Что ж, я буду только рад, если твой учитель согласится поехать с нами, — похоже, у князя действительно серьёзные планы по внедрению итальянской оперы в России. — У Настеньки и племянницы Дашеньки — дивные голоса, а учить их некому. Приезжий француз учит их танцам и изящным манерам, но что касается музыки и пения, то медведь знатно прошёлся по ушам мсье. Попытки пригласить местных музыкантов не увенчались успехом: все они боятся холода и дальних поездок.

— Будьте уверены, мой учитель точно согласится, — я поспешил заверить князя в том, в чём сам сомневался. — Но только я очень прошу — не похищайте его так же, как меня. Доменико очень чувствительный и ранимый человек, он может не вынести такого обращения и в лучшем случае обидится навсегда.

На мои слова князь только рассмеялся:

— Напугал я тебя, да?

— Это тоже, но больше смутили столь безумным и абсурдным поступком. Можно было договориться по-человечески.

— Есть вещи, о которых тебе бы не знать лучше. Считай, что жизнь спасли. Иначе валялся бы сейчас в сточной канаве с ножом в груди.

Меня передёрнуло. Значит, коварный кардинал Фраголини всё-таки предпринял попытку избавиться от меня, как главного свидетеля тайны потенциального кардинала Кассини.

— Не беспокойтесь, Пётр Иванович. Я прекрасно знаю, кто и по какой причине на меня покушался. Но, с вашего позволения, я не буду об этом говорить.

— В любом случае, теперь ты в безопасности, но лишь при условии, что возле тебя охрана находиться будет.

— Зачем? — удивился я. — Всё равно раньше назначенного срока не умру.

— Но ведь пытался, верно? — подколол меня родственник.

— Верно. Только пополнил свою коллекцию шрамов, — горько пошутил я. — Но, всё-таки, вам разве не противно моё общество? Ведь, насколько я знаю, у нас на Родине таких, как я не жалуют.

— Лишь тех, кто сознательно и добровольно сей грех совершил над собою. К тебе не относится, так ведь?

— Так. И я точно в этом не виноват, — горько усмехнулся я.

— Высечь бы плетью до смерти того негодяя, что посмел поднять нож на княжеского сына!

— Здесь я с вами не согласен. Врач был вынужден сделать мне операцию из-за болезни. В противном случае я бы не выжил.

— Бедный мальчик, — тяжело вздохнул Пётр Иванович. — Насколько мне ведомо, в Италии подобным образом поступают со отроками многими. Что за ужасный обычай!

— Согласен на все сто, — угрюмо ответил я. — Но раз уж мы существуем, то не надо приписывать нам всё, что попало. Я уже зрелый человек и за свой моральный облик и свои поступки могу отвечать сам. И выбирать свой жизненный путь тоже сам. А мой путь — это быть певцом. Что поделать, если Господь наградил меня голосом, а люди постарались этот голос сохранить? Не закапывать же свой талант в землю, на радость червякам?

— Я вовсе не призываю тебя закапывать талант. И в какой-то степени горжусь, что мой сын, Александр Петрович Фосфорин, покорил оперную сцену в самом Риме. Хоть и в роли, дворянину неподобающей.

— Почему же, говорят, сам Людовик XIV дебютировал в своём королевском балете в образе старой кухарки, — усмехнулся я.

— Французы, что с них взять! — засмеялся Пётр Иванович.

— Могу ли я задать вопрос: где мы с вами сейчас находимся?

— В нескольких милях к югу от Флоренции. Но разве Кузьма не сказал тебе?

— Нет. Ибо «барин запретил».

— Вот же шельма, Кузьма наш. Понимает всё буквально. Но зато надёжен, как кремень.

Да, как процессор в компьютере, с сарказмом подумал я.

— Флоренция, значит. Это далеко от Рима…

Примерно триста километров, прикинул я в уме, исходя из потраченного на поездку времени.

— Зато и далеко от недоброжелателей. Я не собираюсь более подвергать опасностям своего неожиданно обретённого сына.

Внезапно раздался хлопок дверью, и на пороге возник парень лет восемнадцати, крепкого атлетического телосложения, лицом напоминающий меня — те же «стальные» глаза, те же тонкие черты лица и немного суровый взгляд, кажущийся таковым из-за низких сдвинутых бровей. Однако в отличие от меня предполагаемый «брат» казался более добродушным. Парень был без парика, и я мог разглядеть у него на правом виске нашу фосфоринскую прядь.

— Моё почтение, отец! — звонким юношеским тенором воскликнул мнимый брат и приблизился к князю, целуя ему руку, на двух пальцах которой сверкали драгоценные перстни. Это вызывало ощущение некоторого диссонанса: руки князя были грубые, жилистые, покрытые шрамами, не такие, как у представителей римской аристократии, которых я имел сомнительное счастье созерцать в театре.

Князь перевёл взгляд на меня, видимо, ожидая, когда нас официально представят друг другу.

— Поздоровайся со своим старшим братом, Михал Петрович, — с доброй усмешкой обратился князь к сыну. — Он нашёлся и почтил нас своим присутствием.

— Брат? Здравствуй, родной! — поприветствовал меня Михаил Фосфорин, который был младше меня по возрасту, но старше по внешности.

— Приветствую. Александр Петрович Фосфорин, — представился я тихо и немного понижая голос, дабы не сильно шокировать «брата» нестандартным тембром голоса.

Я протянул руку для рукопожатия и юный князь крепко пожал её.

— Ты поёшь в опере? — воодушевлённо спросил «брат», садясь за стол и с интересом разглядывая меня. Видимо, парень не успел привыкнуть к «виртуозам» за всё время пребывания в Италии.

— Как видите, уже не пою. Меня забрали прямо с премьеры, — угрюмо ответил я.

— Да, отец говорил, ты пел греческую богиню.

— Не богиню, а царевну, — поправил его я, — которую впоследствии превратили в ласточку.

— Правду ли говорят, что в Риме женские роли исполняются лицами мужского пола? — поинтересовался Михаил, повязывая салфетку. Пётр Иванович бросил гневный взгляд на сына, словно хотел сказать: «Нашёл, кому такие вопросы задавать!»