Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Что случилось, Алессандро? Дон Пьетро? — обеспокоенно спросила Доменика, когда мы на рассвете, после бессонной ночи, бледные, как зомби, явились в дом Кассини.

— Ничего особенного, — ответил я. — Потом тебе всё скажем. Когда начнём приготовление к банкету и отъезду? — сменил я тему, хотя настроение было на нуле.

Ну не отменять же праздник и отъезд из-за нелепого случая, подстроенного посторонним человеком?

— Мама уже вчера приготовила миндальный торт, а сегодня мы продолжим подготовку, — сообщила Доменика, непринуждённо попивая кофе, сидя в тёмно-зелёном халате на диване в гостиной. — Паолина обещала помочь.

— Прекрасно, синьорина, — отвечал князь, очень странно взглянув на Доменику, чем вновь вызвал у меня беспокойство. Всё-таки надо будет поговорить и расставить все точки над «u».

Тем же утром я, в сопровождении падре Джероламо, в последний раз решил посетить Сикстинскую Капеллу — капеллу «виртуозов». Как же я соскучился по этим ярким фрескам и старинным сводам! Запреты кардинала Фраголини больше не действовали, и мне было позволено подняться на хоры и даже принять участие в богослужении.

Из тех, кого я знал, в Капелле остались лишь маэстро Фьори, органист Аццури, а из певцов — старик Ардженти, нервный сопранист Франческо и трогательный жабчик Роспини. В последний раз я пою с вами, ребята, а затем — ухожу белым журавлём в небеса. Простите.

Как истосковался я по этим мощным и мелодичным голосам, соединявшимися в единую песнь. В последний раз я присоединился к ним и растаял в общей песне, направленной в небеса. В последний раз почувствовал себя одним из них… одним из тех, чьих голосов больше не услышат стены Ватикана. Одним из тех, кто принёс в жертву музыке часть себя. Когда я возвращался оттуда после мессы, я ощутил, будто клок сердца оторвался и магнитом притянулся к стенам Капеллы. Той Капеллы. Которой уже не будет в моём времени.

Прощальный банкет состоялся тем же вечером, в семь часов, и представлял собой одновременно радостное и грустное мероприятие. И было не понятно, чего больше — радости или грусти. Одно я мог точно сказать: наша с Доменикой миссия здесь выполнена, и мы можем со спокойной совестью вернуться домой.

Гости были всё те же — Альджебри, маркиза, родственники маэстро Кассини. Композитор-математик, по моей просьбе, благословил среднего сына на переезд в Россию и даже не препятствовал желанию Стефано принять православие, будучи довольно либеральным в этом отношении. К тому же, маэстро признался, что Стефано, изучая рукописи из Восточной Римской империи, до того вдохновился идеологией, что его опасно было выпускать в Ватикан. «Мыслит не так, как католик. Но и еретиком не назвать», — так охарактеризовал сына маэстро Альджебри.

Особенно грустно было прощаться с Эдуардо, ведь за эти всего несколько месяцев мы стали поистине друзьями: угрюмый парень нашёл поддержку в столь же угрюмом «виртуозе», и наоборот. Поэтому, когда гости разошлись, я, чувствуя в этом потребность, пригласил Эдуардо в свою комнату, которая уже завтра опустеет до появления здесь новых лиц и, собравшись с мыслями, начал разговор.

— Ты знаешь, Эдуардо, мы с Доменико уезжаем. Возможно, ты не хочешь этого. Возможно, ты хотел бы, чтобы мы остались с тобой навсегда. Но это невозможно. Эдуардо, то, что я тебе скажу, заслуживает внимания, хотя ты, скорее всего, в силу возраста этого не поймёшь. Мы уезжаем и, с вероятностью девяносто девять процентов, никогда больше не вернёмся. Это довольно трудно объяснить, ты пока не веришь мне, но, возможно, наступит день, когда тебе станет всё ясно. Возможно этот день наступит не при нашей жизни. Но главное, что я хотел сказать тебе. Никогда не сдавайся. У тебя и твоих потомков впереди великое будущее, о котором я знаю, но не могу сказать сейчас. Поэтому, ради тех, кто тебе дорог, ради своих потомков, помни то, что я сказал тебе.

— Я буду скучать по тебе, Алессандро, — грустно пробасил Эдуардо. — И, как ни странно, по Доменико тоже. В конце концов ты открыл мне глаза на брата. Я научился принимать его таким, как есть. Возможно, это лучшее, чему ты научил меня. Лучше, чем математика и другие захватывающие вещи.

Этой ночью я, в последний раз оставаясь ночевать в доме Кассини, закрыв дверь и убедившись, что никто не подслушивает, снял с сердца блокировку и как безумный рыдал в подушку. Несчастный случай с Сильвио окончательно подорвал мою и так нестабильную психику, и я никак не мог успокоиться. Последняя ночь в Риме восемнадцатого века… Последний глоток «свежего воздуха» — пения «виртуозов», с которыми я представлял словно одно целое. Да? Нет. Это иллюзия. Они — это не ты, Алессандро. У каждого своя судьба, своя жизнь, которую каждый должен прожить по-своему. И ты тоже, товарищ программист. Но всё-таки… почему так невыносимо больно? Почему?..

Мои душераздирающие вопросы были сведены на «нет» лишь одним действием. В какой-то момент я почувствовал тёплый и мягкий поцелуй, который словно был призван успокоить мою боль. Доменика, не говоря ни слова, дабы не разбудить меня, лишь нежно целовала меня сквозь якобы тяжёлый сон, забирая и отдавая в никуда мои терзания. Я не спал и чувствовал всё это, но не смел реагировать, дабы не нарушить волшебное действие. Ты со мной. Ты — моя. Это главное.

Из Рима выехали около пяти утра, по дороге заехав в дом Альджебри, чтобы забрать Стефано, а затем — к маркизе, за Паолиной. Зная, что в Тоскану теперь едет на два человека больше, а также прикупив в Риме целый сундук музыкальных инструментов и сувениров, князь выписал из резиденции вторую карету под многочисленное барахло.

Глядя в окно, я с грустью прощался с залитыми солнцем римскими улочками, древними руинами и раскидистыми пиниями, вспоминая все приключения, которые выпали на мою долю в этом городе и эпохе. Когда-нибудь мы снова вернёмся в этот город, но это будет очень не скоро. Я никогда уже не увижу бывших коллег из Капеллы, никогда не выслушаю эмоциональную ругань донны Катарины и нелепые философские реплики чудака дядюшки Густаво. Никогда не увижу солнечной улыбки юной Чечилии. Никогда больше не проведу урок математики с любознательным Эдуардо. В какой-то момент захотелось вылезти из кареты и убежать, подсознательно я понимал, что моё место — здесь, в Риме восемнадцатого века, что я был рождён и кастрирован для того, чтобы блистать на римской сцене, но…

Доменика. Ей нельзя здесь оставаться. Я понимал это и ради неё был готов на всё. Готов был всё бросить и уехать с ней куда угодно, лишь бы она была в безопасности. Потому что моё счастье — не римская сцена и не оперная слава. Моё счастье — это ты. Лишь ты одна.

Комментарий к Глава 46. Тайные визиты, ночное покушение и прощание с Римом «Троянский конь» — герой сравнивает Сильвио с троянской программой, которая подделывается под нормальное приложение, а на деле приносит вред