Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

====== Глава 47. Гроза надвигается ======

К середине дня погода испортилась, небо заволокло тучами, дело шло к дождю. Восточный ветер завывал за окнами кареты, навевая такую необъяснимую тоску, что хотелось высунуться из окна и ответить ему тем же. Сильвио своим безумным поступком окончательно испортил мне настроение на всю дальнейшую поездку. Как будто специально, честное слово! Но как бы то ни было, я испытывал чувство вины. Зачем позволил ему прийти в гостиницу? Почему не поговорил с ним, не убедил, что он не прав? Не знаю. Хотел проучить негодяя, отомстить за подлые поступки по отношению к моей Доменике. Отомстил. Теперь хоть в петлю полезай, как представишь его вечно унылое, печальное и теперь уже изуродованное лицо, а также — кровь и слёзы обиды на пухлых щеках. Господи, за что же так его? Сильвио же просто дурак, он не заслужил! Очередной приступ раскаяния и безысходности душил меня и подступал горьким комом к глотке, вызывая ощущение, словно с глубокого похмелья тошнит желчью…

В целом атмосфера в карете царила весьма противоречивая, с нотками безумия и маниакально-депрессивного синдрома. Так, Стефано, ответственно исполняющий обязанности «дорожного радио», всю дорогу без умолку разговаривал, размахивая руками, как шут, изредка прерываясь на вокальные концерты по заявкам. В итоге поток его мыслей стал фоновым, и я перестал воспринимать сумбурную речь сопраниста-математика. По всей вероятности, сопранисту окончательно крышу снесло от радости, что якобы наконец-то позади все запреты и неудачи, а впереди — свобода, слава, любовь и приключения.

Сначала он около часа пересказывал трактат Лейбница о символической логике, а затем агитировал нас порешать задачки. Кстати, весьма неплохая идея для любителей экстрима — проводить математические олимпиады в карете, которая едет по ухабам и колдобинам, сразу все мыслительные процессы активизируются. К сожалению, никто кроме меня не поддержал увлекательное занятие, и Стефано мгновенно переключился на другие темы. Он говорил обо всём сразу, с интегрального исчисления резко переходя на подробные описания воображаемых русских девушек с длинными косами и пухлыми губками, девушек, которых он видел во сне, но почему-то ни одну так и не поцеловал.

— Да ведь это русалки, тени утопленниц, что приходят по невинные души добрых молодцев, — наконец прервал эмоциональную тираду сопраниста князь. — Ежели поцелуешь таковую во сне — не проснёшься.

— О, тогда я вовсе не буду спать! — воскликнул впечатлительный Стефано.

— Не тревожьтесь вы так, синьор Альджебри, — усмехнулся князь. — Как увидите во сне русалку, плюньте ей в лицо трижды, она исчезнет.

Да-а-а, и это диалог просвещённого аристократа и представителя итальянской научной элиты? Сейчас, чего доброго, начнут обсуждать маэстро Прести и его якобы спиритические сеансы. Вот это как раз нам будет на руку: если князь поверит, то можно будет хоть как-то обосновать наше с Доменикой предстоящее перемещение в будущее.

Наши прекрасные итальянки давно не слушали Стефано — им было некогда: Паолина вышивала платок, а Доменика, вооружившись пером, чернилами и разлинованной нотной бумагой, сосредоточенно строчила ноты для своей новой оперы, название и сюжет которой пока держала в секрете. Известно было только одно: либретто к опере написал князь Пётр. Я даже не представляю, что за тексты будут в ариях, поскольку мне один раз посчастливилось прочесть одно стихотворение князя, и этого мне хватило, чтобы выпасть в осадок:

Утро над Невой встает,

Рассвет надежду нам дает.

«Славься, о Аврора!» —

Глас слышу я из хора.

Орфей своею лирой вновь

Прославит ввек к тебе любовь,

Новый град наш стольный.

Звон слышу колокольный:

Славься, град Петров,

Тебе служить готов

От юности до старости и так во век

Во век веков!

«Ну и стихи у достопочтенного предка», — присвистнул я про себя. «Рэп какой-то, а не стихи! Хорошо, что он их не публикует, и они не дойдут до нашего времени. А то ведь это позор русской литературы!»

Сам же «достопочтенный родственник» тоже всю дорогу был занят: как я позже выяснил, Пётр Иванович, как старший в семье, по традиции, вёл дневник, в который подробно записывал всё, что происходит вокруг. Прямо как один мой коллега по любительскому проекту с открытым исходным кодом: каждый чих, каждую исправленную букву коммитил*. Потом ему, правда, всё надоело, и проект заглох.

— Пётр Иванович, — наконец, я решил в очередной раз достать старого зануду. — Хотите я для вашей совместной оперы выпишу балет из Америки? Мне кажется, американские… арапы неплохо бы исполнили нараспев ваши стихи, да ещё бы и станцевали под ударные инструменты!

— Опять ты со своим бредом! Думаешь, сказал что-то оригинальное или смешное? — рассердился князь. — Делом бы, наконец, занялся! Сидишь, ворон считаешь!

— Кар-р-р! Кар-р-р! Консоль-райтлайн-крауз-каунт*! — громко каркая, огрызнулся я, изображая вывод на консоль количества ворон в коллекции.

— Ах-ах-ах! Брависсимо! — заливаясь смехом, аплодировал Стефано. — Похоже, что у индейцев племени Си-Шарп тотемная птица — ворона!

— Маэстро Кассини, куда это годится? Ваш ученик совсем распоясался! — воскликнул Пётр Иванович.

— Простите Алессандро, — с грустью ответила Доменика, подняв голову от партитуры. — Вы ведь тоже христианин, прошу, проявите милосердие к тем, кому в жизни повезло меньше, чем вам.

— Ох, маэстро, я бы рад, но он порой выводит меня из себя! К слову сказать, я немного исправил текст арии на итальянском, сегодня вечером, когда будем в гостинице, заглянете ко мне в комнату? Я передам вам исправленную партитуру.

Прекрасно. Вот прямо в моём присутствии говорить такие вещи? Да что происходит, в конце концов? Или Сильвио был прав, и князь меня за барахло считает?!

— Э… с вашего позволения, и я приду. К вашему сведению, я тоже писатель, а вы, насколько я помню, иногда путаетесь в спряжениях итальянских глаголов. Артистам неприятно будет такое читать.

— Что ты понимаешь! Писатель! Да если бы то, что ты говоришь, записать и издать в газете, то тебя бы на следующий же день отправили в Сибирь! Эх, а там жизнь не сахар!

— Напугали, тоже, — со злостью усмехнулся я. — Сибирь так Сибирь. Мало ли великих политических деятелей туда поедут!

— Молчать! — прогремел князь, а я подумал: «Наверное, вот почему он так запал на мою Доменику, ведь она тоже в приступе гнева цитирует Червонную Даму!»

— Молчу. Потом, вечером, отрубите мне на лестнице голову! — добавил я свои «пять копеек».

— Сам не знаешь, что говоришь. Тебе в подробностях рассказать как я саблей рассёк шею шведскому офицеру?!

— Не надо! — дуэтом взмолились Паолина и Доменика, а Стефано даже не знал, кого поддерживать, с непониманием оглядываясь на всех.