Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

«Ты не ангел, ты сущий демон! Троянский конь* во плоти!», — ругался я про себя. Честно, я даже не подозревал, чем закончится этот визит, но предчувствие у меня было нехорошее, и я решил остаться сегодня на ночь в гостинице.

— Что, соскучился по старому ворчливому предку? — с горькой усмешкой спросил князь, когда я постучался поздно вечером в гостиничный номер. Пётр Иванович, судя по всему, уже собирался отойти ко сну: он был без парика, в простой холщовой рубахе и старом затёртом на локтях халате.

— Скорее, я хотел предупредить вас. Ночью собирался прийти тот хмырь Меркати, и я не ручаюсь за его действия.

— Нашёл, кем пугать, — усмехнулся князь. — Лучше бы помог своей ненаглядной собрать вещи.

— С этим она без меня справится. А вот от Сильвио можно ожидать что угодно. У меня предчувствие плохое.

— Что ж, раз враг не дремлет, — немного подумав, ответил Пётр Иванович. — Будем всю ночь на посту.

Лишь только часы пробили двенадцать, в дверь номера тихо постучали. Я на всякий случай спрятался за занавеской и наблюдал оттуда за происходящим. Пётр Иванович открыл дверь, и на пороге возник Сильвио в чёрном плаще, сняв который, предстал пред нами в роскошном светло-голубом костюме.

— Что вам угодно, синьор? — низким бархатным голосом спросил князь.

— Я пришёл к вам, — с вызовом ответил Меркати.

— Что ж, присаживайтесь, — Пётр Иванович жестом показал на диван. — Хотите что-нибудь выпить?

— Нет, благодарю, — дрожащим голосом отказался Меркати, бросая нервные взгляды на диван.

На какое-то время воцарилась пауза. Сильвио застыл около дивана, а князь молча сидел на краю кровати в дальнем углу комнаты, достаточно далеко от непрошеного гостя и курил трубку.

— Рассказывайте. Для чего пришли в столь поздний час.

— Я хочу… самых незабываемых ощущений, — задыхаясь от эмоций, отвечал Сильвио. Казалось, сопранист сошёл с ума и бредил. — Вы… у вас… о, клянусь сапогом Папы, я давно не видел в Риме столь внушительных… Я надеюсь, вы понимаете, о чём я говорю! Так вы… окажете мне… милость?

— Конечно, мой мальчик, — с горькой усмешкой отвечал князь, поднимаясь с кровати и приближаясь к сопранисту.

— О, прекрасно! — с каким-то болезненным воодушевлением воскликнул Меркати и, мгновенно сняв и выкинув подальше панталоны, опустился на четвереньки, прогибаясь, как мартовский кот.

Вот что за человек? Почему, будучи внешне красивым, ты умеешь вызвать у людей отвращение?!

Следующая сцена заслуживает особого внимания, потому что через мгновение Сильвио летел через всю комнату, испытав на себе ускорение, которое придал ему князь мощным пинком под зад.

— Надеюсь, вы испытали всё, что хотели, — холодно заметил князь, скинув халат и укладываясь на свою кровать в дальнем углу комнаты, накрывшись простынёй. — Доброй ночи.

При этих словах Сильвио словно озверел. Он вскочил с пола и, потирая ушиб, долго смотрел на якобы уже спящего князя.

— Что ж, раз не оценили моих стараний, раз они были тщетны… То у меня для вас другой сюрприз! — с этими словами певец вытащил из кармана пистолет и…

Я вовремя успел выскочить из-за штор и со всей силы схватил и поднял вверх руку Сильвио, в которой было оружие. Пистолет выстрелил, пробив дыру в потолке. Меркати с гневными ругательствами вырывался, моя хватка слабела, но Пётр Иванович вовремя выскочил из кровати и успел перехватить его руку, пытаясь выдернуть из неё пистолет.

Что нашло на Меркати, я не понимал: мы даже вдвоём не могли вырвать опасное оружие из его руки. Он походил на пациента из палаты буйно-помешанных в сумасшедшем доме.

— Я вас обоих пристрелю! Варвары неотёсанные! — в истерике вопил Меркати, извиваясь как уж на сковородке.

В итоге, последняя неудачная попытка выстрела привела к необратимому: Сильвио, целясь мне в висок, из-за очередного резкого поворота его руки моею, выстрелил себе куда-то в лицо и с воплем упал на пол. Пистолет выпал из рук, сопранист скорчился от боли на полу. У меня сердце ёкнуло, и я был на грани обморока.

— Не падать! Живо беги за лекарем, а я обработаю рану! — скомандовал Пётр Иванович, пряча пистолет куда подальше и набрасывая халат.

«Что за кошмарная ночь! Поистине, убийственная!», — думал я, выбежав из гостиницы и помчавшись в соседний дом, где, насколько я слышал, жил местный врач.

Ещё ведь утром придётся обращаться к властям и констатировать покушение на иностранных аристократов. Похоже, что из Рима мы ещё не скоро уедем.

Когда мы — перепуганный программист и пожилой доктор в пенсне — ввалились в гостиничный номер, Меркати, с повязкой на глазу, бледный, как простыня, полулежал на диване и, морщась, пил какую-то настойку. Взглянув на стоявшую рядом с диваном тумбочку, я увидел бутылку, и меня передёрнуло: это и была та самая фосфоринская гадюковка.

— Что я могу сказать? Изуродовал себя знатно, но жить будет, — покачал головой лекарь, доставая из своего чемоданчика инструменты, при виде которых я чуть не потерял сознание.

Этот дурак выстрелил себе в глаз, в связи с чем, во избежание жутких последствий, врачу пришлось его полностью удалить и наложить швы.

— Весьма странный случай. Как так получилось?

— Спросите у пострадавшего, — мрачно ответил князь, который, несмотря на каменное лицо, по всей видимости тоже соболезновал бедолаге.

Бедный Сильвио! Как он теперь будет петь на сцене? Кому нужен одноглазый сопранист? Ведь вся его карьера держалась не столько на голосе, сколько на внешней красоте. Но ведь… сам виноват, негодяй несчастный. Не мы же в него стреляли!

Меркати, злой на весь мир, лежал на диване и, задыхаясь от слёз и боли, игнорировал любые вопросы.

— Хорошо, я скажу, — вмешался я. — Этот человек пытался выстрелить в нас из пистолета, но попал в себя.

— Это правда, синьор? — поинтересовался врач у Сильвио.

— Да! Я не отрицаю! А теперь оставьте меня умирать. До того, как суд вынесет мне приговор, меня уже не будет на этой постылой земле!

— Хватит придумывать. Врач запретил помирать. Но всё-таки объясни. Зачем ты это сделал? — спросил я.

— Я никогда никому об этом не скажу, — сквозь зубы процедил Меркати, кривясь от боли. — Не хочу вас больше видеть. Вы всё сделали, чтобы мне было плохо до конца жизни.

Утром мы отвезли пострадавшего от собственной глупости Сильвио домой вместе с лекарем, взяв с первого клятву взаимного молчания. Сопранист, которому было уже не до чего, кроме своей травмы, пообещал молчать и впредь не беспокоить семейство Кассини. Моё сердце разрывало смешанное чувство: с одной стороны я испытывал чувство справедливости, но с другой — мне было до жгучей боли жаль Сильвио, который, наплевав на всех, пошёл на поводу у своих низменных желаний и в итоге лишь подорвал своё здоровье.