Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Не кричите на меня. Сказала, что подумает.

— Значит, ты плохо старался, — заключил князь.

— А что она должна была сказать? — вспыхнул я. — Что «ваша навеки»? Что «долой Саню и да здравствует Пётр Иванович»? Нет, дудки! Доменика — честная и добродетельная женщина, и если она снизойдёт до того, чтобы согласиться, то только из послушания будущему мужу.

— Ясно. Значит, я сам по приезду с ней поговорю, — принял очередное брутфорсное* решение князь.

— Скажите, Пётр Иванович, вам тоже снились бескрайние русские поля и широкие реки? — язвительно спросил я за завтраком в гостиничной столовой.

По какой-то странной иронии судьбы князь был в чёрном, а я — в белом атласном костюме. В самый раз вновь сыграть в шахматы, вот только сейчас, на трезвую голову, я бы точно его обыграл!

— Не только они, — как-то странно улыбнулся Пётр Иванович.

— Что же? — с любопытством поинтересовался я, рассчитывая услышать очередной рассказ о природе.

— Тебе всё знать надо. Софьюшка, голубка моя ненаглядная, снилась, — при этих словах князь, похоже, совсем впал в тоску.

— Вы любите её? — осторожно спросил я.

— Так же, как Доменика любит тебя.

Я понимал, что он имеет в виду. Увы, мне не дано было понять, что испытывает в таких случаях полноценный, здоровый мужчина, не мог оценить всю полноту этого чувства.

— Но для чего вам тогда Доменика? Ведь невозможно, чтобы одно сердце принадлежало двум женщинам.

— Невозможно. Но ей уже принадлежит одно сердце. Твоё.

— Тогда я не понимаю ваших мотивов, — окончательно запутался я.

— А не всё тебе и понимать надо, — резко ответил князь, и я понял, что всё равно ничего не узнаю.

Дня через два, рано утром, мы въехали в город. Если честно, я не особо впечатлился архитектурой Милана, она как-то странно напоминала питерскую и даже московскую. Впрочем, в какой-то момент и вовсе возник апофеоз дежа-вю:

— Что? Кремль? — вырвалось у меня спросонья, когда мы проезжали крепость Сфорца.

— Глаза протри. Какой тебе Кремль! — проворчал князь.

Как потом выяснилось, замок Сфорца и московский Кремль строили, по сути, одни и те же архитекторы. И, пожалуй, это было единственное, что впечатлило меня в архитектуре этого города.

Надо сказать, миланский приём оказался ещё скучнее флорентийского. Если на последнем присутствовала хоть какая-то молодёжь и симпатичные дамы среднего возраста, то сейчас у меня возникло ощущение, будто мы с Петром Ивановичем приехали в дом престарелых. Самой хозяйке, довольно приятной пожилой синьоре в светло-сиреневом платье, на вид было лет семьдесят, судя по мелкой сетке морщин на лице, возраст остальных гостей колебался в пределах примерно от шестидесяти пяти и старше. Мажордом тоже был сгорбленный старик со скрипучим трясущимся голосом.

Мероприятие, ко всему прочему, было очень плохо организовано: никакой культурной программы, все словно приклеились к креслам и вели монотонную беседу небольшими группами по два-три человека, временами попивая вино из хрустальных бокалов, которые на серебряном подносе разносили слуги. Тем не менее, когда я осторожно высказал князю своё мнение, он не поддержал меня, заявив, что «зато здесь присутствуют нужные люди». Насколько «нужные», я даже представить не мог, поскольку то, что произошло далее, не вписывается ни в какие рамки реальности и ожиданий.

К середине приёма стало настолько скучно, что я невольно сравнил себя с Евгением Онегиным. Может кого-нибудь достать, хоть на дуэль вызовут?.. Хотя, с кем стреляться? Не с тем же древним стариком в роскошном кафтане, и не с престарелым простуженным французом, которого привезли в кресле и который постоянно сморкался в шёлковый платок.

В правом дальнем углу зала на бархатном кресле восседала хозяйка дома, а чуть далее, через два ряда кресел — мы с Петром Ивановичем, который в это время как раз хвастался какому-то старому аристократу моими вокальными и математическими способностями, промолчав, конечно же, о мнимом безумии своего отпрыска-«виртуоза».

В северной части залы располагалась низкая и широкая сцена, на которой, должно быть, удобно было петь и танцевать. Хотя, кому бы из присутствующих пришла в голову столь безумная идея?

Когда я уже начал клевать носом, вдруг послышался едва слышный скрипучий голосок мажордома:

— Синьор Риккардо Броски и его брат, синьор Карло Броски!

Броски. Броски?! При этих словах у меня сердце чуть не выпрыгнуло из грудной клетки. Боже, неужели я не ослышался?! Может быть, я сошёл с ума?

Как бы то ни было, я нашёл в себе силы повернуть голову в сторону парадных дверей и увидел его… Ангела во плоти, несравненного Фаринелли. Его огромные, почти чёрные глаза излучали такую волну какой-то невероятной светлой энергии, что её вполне хватило бы, чтобы оживить это сонное царство и вдохнуть в него жизнь. Я был удивлён, с насколько искренней и приятной улыбкой великий Мастер приветствует этих надменных и пафосных стариков, словно он действительно рад их видеть.

Рядом с Карло я увидел коренастого и невысокого по сравнению с ним молодого человека с целым ворохом партитуры в руках — очевидно, это и был композитор Риккардо. Композитор показался мне несколько суетливым человеком, он постоянно отвечал на вопросы, которые задавали брату и не упускал ни одной возможности обмолвиться о своей новой опере. Оба музыканта были одеты весьма скромно, но изысканно, что сразу говорило об их благородном, дворянском происхождении. Карло был в тёмно-красном (примерно #800000), а Риккардо — в тёмно-синем костюме (#191970).

— Споёшь для её сиятельства? — тихо, по-русски задал мне вопрос князь, на что я резко замотал головой, объяснив, что немного простыл и не в голосе.

Нет, когда говорят пушки, винтовкам лучше помалкивать. Когда в зале присутствует сам Фаринелли, живое воплощение идеального певца, то какие тут, к лешему, выступления?! Ведь я по сравнению с ним был просто вокальным чайником, свистящим и сипящим, я был клопом по сравнению с этим поистине благородным орлом итальянской оперной сцены.

Теперь я понял, ради чего преодолел столько часов в карете и на унылом приёме. Поистине, награда превзошла все ожидания. Увидеть вживую своего супергероя, не об этом ли я мечтал все годы? После такого подарка хотелось поставить Петру Ивановичу памятник при жизни, или потом, посмертно, по возвращению в будущее.

— Что уставился на новых гостей, будто привидение увидел? — вновь вырвал меня из плена моих мыслей князь.

— Это не просто гости. Это посланники Господа на нашу грешную землю… — словно в бреду лепетал я. — Вы не представляете, как я благодарен вам за то, что вы дали возможность увидеть их.

— Хватит бредить, — вновь резко оборвал меня Пётр Иванович, внимательно рассматривая прибывших через лорнет и прислушиваясь к их речи. — Ничего особенного, подумаешь, аристократы из Неаполя.