Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

«Космический корабль, бороздящий просторы театра», — вспомнилась мне казавшаяся ранее нелепой цитата из известного фильма. Но только сейчас до меня дошёл истинный смысл этой фразы; только сейчас я увидел, как невероятный голос под управлением капитана Броски отрывается от земли и воспаряет над зрительным залом, забирая каждого добровольца с собой в космос…

Да, за несколько месяцев до этого я слышал второго из величайших — Каффарелли, и его пение не вызвало у меня отклика. Его вокал был безупречен, но он не тронул мою искалеченную циничную душу: он пел, словно идеально спроектированный и запрограммированный робот.

С другой же стороны, я слышал, как поёт моя Доменика. Признаюсь, с точки зрения техники и мощности, она, конечно, сильно проигрывала обоим. Но, тем не менее, в её голосе я видел то наполнение, которого не было в голосах кастратов и которое было столь ценно для меня. И в какой-то момент мне пришло в голову безумное сравнение. Если совместить технику Каффарелли и наполненность тембра Доменики, вычтя лишь теплоту и женственность, то, с большой вероятностью, это будет приблизительно напоминать голос Фаринелли. Ибо последний поистине роскошен по количеству обертонов и охватывает довольно обширный диапазон. Признаюсь, у меня в голове словно вылетели пробки, когда после «ми» третьей октавы синьор Броски как ни в чём не бывало взял «фа-диез» малой — ноту, простите, из тенорового регистра! И всё с такой… «лёгкостью необыкновенной».

Клянусь, Карло, всеми нейронами своего мозга и всеми клетками голосового аппарата, я, твой недостойный последователь, хоть и никогда не достигну твоего уровня, но буду стремиться к нему до конца своих дней. Только теперь я услышал во всей красе настоящий голос «виртуоза», такой, каким он должен быть. И хотя бы ради такого прекрасного «предела» и стоит жить.

Погрузившись в свои мысли и совсем потерявшись в пространстве и времени, в одном из коридоров дворца я буквально налетел на лакея, который уносил из парадного зала поднос с бокалами. Некоторые из них были наполнены, поэтому не стоило удивляться, когда всё оставшееся в них красное вино «украсило» пятнами мой костюм из белого атласа. Вот теперь пра-пра…прадед меня точно убьёт!

К счастью, почти все бокалы удалось спасти, треснул только один — видимо, они были не из хрусталя, а из довольно плотного стекла. Извинившись за содеянное и искренне надеясь, что хозяйка не будет пересчитывать все бокалы, я поспешил откланяться и спустился по дворцовой лестнице в холл.

Пётр Иванович был уже в плаще и собирался к выходу. Увидев, что случилось с камзолом, он лишь глаза закатил, но сказал следующее:

— Сядем в карету — поговорим, — как всегда чётко и ясно сообщил он мне.

— Насчёт костюма? Клянусь, сегодня же в гостинице выстираю! — пообещал я.

— Нет. Разговор гораздо более серьёзный. Будешь врать или паясничать — мало не покажется.

Опять. Что за день такой? Только ведь хотел спеть оду в честь предка, который дал мне возможность услышать собственными ушами самого Фаринелли, а князь только всё настроение испортил. Но я всё-таки выскажу слова благодарности.

— Пётр Иванович, я всё хотел сказать вам спасибо за сегодняшний подарок. Признаюсь, это было ни с чем не сравнимо.

— Что ж, маркиз был прав. Этот ваш Броски действительно выдающийся певец. Однако это не повод делать из него кумира.

— Да, вы правы. Но всё же, его голос — самое прекрасное, что я когда-либо слышал.

— Тебе есть, к чему стремиться. Ты слышал Броски, так считай, что его голос — «terminum»*, или как там говорил синьор Альджебри? — Пётр Иванович, видимо, не на шутку проникся основами математического анализа.

Как только мы сели в карету и захлопнули дверь, князь, крепко сжав набалдашник трости, с подозрением взглянул на меня и тихо, но вкрадчиво спросил:

— Скажи честно. Тебе являлись во сне ангелы или святые старцы?

Признаюсь, вот чего-чего, а подобного вопроса я точно не ожидал, и не знал, что и ответить. Вдруг здесь какой-то подвох?

— Нет, только Фаринелли являлся, когда я был пьян, — брякнул я, о чём пожалел.

— Правду говори! — рявкнул на меня предок, резко схватив меня рукой за подбородок.

— Б***, больно же! — с матюгами дёрнулся я. — Никто не приходил! Зачем вы вообще это спрашиваете? Ваш вопрос не имеет смысла!

— Ещё как имеет. Я должен знать, что представляют собой твои… твоё… — князь опять пытался подобрать слова.

— Моё — что? — с раздражением спросил я.

— Ты знаешь слишком много для бедного мальчика из Венеции. И ведёшь себя слишком странно — как для русского, так и для итальянца. Хочу понять, какой природы твои способности: от Бога или от лукавого.

— Вот вы о чём. Хорошо, я буду предельно серьёзен. Я не имею отношения к высшим структурам. Либо вы признаёте, что я — гость из будущего, либо считайте меня сумасшедшим. Хотя, возможно, последнее тоже верно, — вздохнул я, вспоминая свои глюки с прошлой недели.

— Что ж, допустим, что ты из будущего, как ты говоришь. Но тогда каким образом ты оказался здесь?

— Да я сам толком не понимаю. Это сложно объяснить. Особенно вам.

— Ты на что намекаешь?! — возмутился князь.

— Ни на что. С вашего позволения, я воздержусь от объяснений.

— Нет, ты сейчас же всё расскажешь! — прогремел князь. — Какой из тебя учёный, раз не можешь обосновать свои же слова!

Надо сказать, мне в моём прошлом существовании никогда не было так страшно при общении с родственниками. Самое большее, что они могли сделать — это выдрать ремнём, да и до такого никогда не доходило. Сейчас же я по-настоящему боялся за свою жизнь. Шутка ли, человек рубил головы на поле битвы и считал это нормальным. Это уже совсем другой тип мышления, непонятный современному мне человеку. Что стоило Петру Ивановичу отрубить голову своему бестолковому сыну и засолить в бочке?!

— Отлично. Но помните о данном вами же обещании — не запирать меня в подвале и не пичкать лекарствами, — осторожно напомнил я.

— Помню. Обещаю.

— Тогда я скажу вам всё. Я последний представитель нашей династии, родился в Санкт-Петербурге, в конце двадцатого века. Мой отец, Пётр Ильич Фосфорин, также ваш дальний потомок, профессор одного из университетов Санкт-Петербурга. Сам же я, до того, как оказаться в прошлом, работал инженером в одной… Впрочем, это уже неважно.

— Ты уже не первый раз утверждаешь, что являешься последним представителем династии, — заметил князь.

— Это так, я единственный сын своих родителей и, как видите, не могу иметь наследников. У отца нет братьев и других родственников мужского пола. Дед Илья ушёл, когда мне было двенадцать лет, за месяц до того, как я узнал о своей болезни и за полгода до того, как я подвергся операции, — от волнения меня начало заносить, и я говорил всё, что считал нужным. — Его отца, моего прадеда, князя Павла Петровича… казнили пришедшие к власти узурпаторы, а его братья и дядя по мужской линии погибли на войне с немцами…