Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

Мария молча кивнула и жестом позвала меня следовать за ней в комнату, выделенную ей в левом крыле дворца, где в основном жила прислуга.

— Итак, я правильно понял, что вы сидели в тюрьме за, так сказать, любовь к прекрасному полу?

— Нет, вовсе не за это. Такая любовь порицается в Ватикане, но не преследуется законами Неаполитанского королевства.

— Что же заставило столь юное и хрупкое создание сесть за решётку? — по-прежнему не понимал я.

— Простите, но я не могу вам этого сказать.

— Не хотите — не говорите. Я вас не принуждаю, — сдался я наконец. — Просто хотел познакомиться с вами поближе. Сам только недавно приехал из Италии. Из Тосканы, быть точнее. Но в Неаполе тоже был. Только увы, не нашёл там то, что мне нужно.

— Что же такого ценного могло понадобиться в этом забытом Богом городе? — с лёгкой усмешкой, но всё так же робко спросила неаполитанка.

— Это личное, но кое-что я вам расскажу. Вы, должно быть, знали таких скандально известных деятелей, как маэстро Прести и Марио Дури? Так вот я давно хотел с ними познакомиться, но старик, к сожалению, помер, а ученик его куда-то сбежал.

— Зачем вам Марио Дури? — с испугом в голосе спросила Мария, и я увидел, как задрожали её руки.

— Наверное, то, что я сейчас скажу, покажется вам бредом, но… это правда. Я — человек из будущего, и волею злого рока меня принесло в восемнадцатый век. И, судя по некоторым предположениям, создателем непонятного механизма, который перенёс меня в прошлое, как раз и был Альберто Прести. Мне нужны чертежи этого механизма, а они, насколько я слышал, находятся у Марио.

— Сколько будет стоить ваше молчание? — по-прежнему с опаской спросила Мария.

— Мои слова для окружающих настолько же обесценены, как и молчание. Но, даю слово дворянина, что не сдам вас. Поверьте, это правда, мне и Доменике жуть как важно поскорее вернуться домой! Меня родители ждут, а Доменику не просто ждут, а организовали целую поисковую операцию, в которой участвуют люди из разных стран, и я участвовал, пока меня самого не забросило сюда! Прошу, Мария, если вам что-то известно, я не пожалею для вас ничего, только скажите! Не молчите!

После моего с трудом переведённого в голове на итальянский корявого монолога воцарилась зловещая пауза. Мария Николаевна, ничего не сказав, протянула мне свёрток, который всё это время она сжимала в руке и, видимо, собиралась закопать под окнами дворца.

— Что это? — не понял я, в недоумении разглядывая свёрток.

— Чертежи, — спокойным тоном отвечала она. — Le porte del tempo.

— Но… откуда они у вас? — по-прежнему не понимал я, ошарашенно взирая на неаполитанку.

— Поклянитесь, что не сдадите меня, — жёстко ответила Мария, вытащив из кармана кинжал и судорожно сжав его в руке.

— Да успокойтесь вы и опустите оружие. Больно мне надо вас сдавать. Откуда у вас эти бумаги? Может, это подделка? — честно говоря, я уже начал нервничать.

— Это не подделка. Чертежи передал мне лично маэстро Прести. У него было два экземпляра. Один из них теперь у меня.

— Хорошо. Но значит, аноним из Неаполя обманул нас, сказав, что их забрал пресловутый Марио? Если так, то, судя по логике, один из вас врёт.

— Ничуть. Оба утверждения истинны, поскольку… я и есть Марио Дури.

Так, привет, приехали. Ну, Саня, ну ты и дебил! Как ты сразу не догадался, что эта нескладная и нервная девушка — никакая не девушка, а тот самый аферюга-кастрат из Неаполитанской Консерватории?! Что ж, мистер Шерлок Холмс, я ничтожный детектив, и я это понял.

— Неожиданное признание, — наконец сказал я. — Как-то не совсем укладывается в голове, если честно.

На мои слова Марио ничего не ответил, просто отошёл за ширму, где, судя по просвечивающему силуэту, расшнуровал и снял платье. Из-за ширмы он вышел уже совершенно обнажённым. При виде этого хрупкого, костлявого и совершенно безволосого мальчишеского тельца, покрытого шрамами и ссадинами, у меня непроизвольно вырвалось:

— Боже, до чего эти изверги довели несчастного парня! Обнять и плакать!

— Прошу прощения, если напугал вас, ваша светлость, — опустив глаза, отвечал Марио, закрыв рукой своё изящное достоинство, за которым не было ничего, кроме едва заметного шва.

— Нашёл, чем меня пугать! — огрызнулся я. — Что ж, если тебя это успокоит, то я готов предложить свою тайну как плату за знание твоей.

— Какую тайну? — не понял этот затюканный бедняга.

— Такую, что твой покорный слуга, князь Алессандро Фосфорини — такой же кастрат, как и ты. Теперь, я полагаю, ты успокоился? Да, и оделся бы ты уже, осень на дворе, а в комнате холодно. Не хватало сопли развесить. У тебя есть ещё одежда?

Марио покачал головой и ответил: «Нет, только то, что осталось за ширмой. Платье моей сестры»

— Эх, бедняга! — вздохнул я. — Как тебя сюда принесло?

— Это очень долгая история, — отвечал Марио, покрываясь мурашками от холода.

— Короче, друг мой, завернись пока в одеяло, а я по-быстрому сгоняю к себе, за костюмом.

Ворвавшись в свою комнату, я первым делом полез в сундук со своим барахлом, доставшимся от Мишки, а затем заглянул к Доменике. Моя возлюбленная сидела за письменным столом и сосредоточенно что-то писала. Должно быть, посетило вдохновение.

— Любимая, ты не представляешь, какую новость я только что узнал! Это сенсация!

— Прекрасно. Расскажешь потом, если сочтёшь нужным. Пока что я занята.

— Хорошо, радость моя, — вновь бросив ей воздушный поцелуй, я выбежал из комнаты.

Правда, перед тем, как возвращаться к Марио, я заглянул в кабинет к Павлу Ивановичу и выклянчил у доброго «дядюшки» рюмку водки. Не для себя, а для замёрзшего и перепуганного неаполитанца.

Марио, послушно одевшись в принесённый мной костюм и осушив до дна рюмку, поморщился и начал свой рассказ.

— Зовут меня Марио Франческо Дури, и я единственный сын покойного Николы Сальваторе Дури, мастера по изготовлению скрипок. Отец скончался от чахотки в возрасте тридцати пяти лет, оставив нас — меня, мою мать и старшую сестру — умирать в нищете. Бедная моя мать в отчаянии продала меня в Консерваторию, дабы хоть как-то обеспечить моё дальнейшее существование. Не имея средств на операцию, мама собственноручно кастрировала меня, когда мне исполнилось восемь лет. Я помню, как у неё дрожали руки, как она убивалась и изливалась слезами, обнимала меня и не хотела причинить мне боль, но… выхода у нас не было. Я люблю её до сих пор и не виню в содеянном.

В Консерватории я познакомился с маэстро Прести. Это был человек, которым я искренне восхищался. Я с детства питал особую любовь к природным явлениям и превращениям одних веществ в другие. Маэстро поддержал мои увлечения, и вскоре я стал подвизаться в его лаборатории, которую выделили ему в подвале. Я смешивал вещества и чувствовал себя если не волшебником, то… Так, с подачи маэстро Прести, я стал химиком. Он хвалил меня за успешные опыты, но ругал за неудачи в музыке. Я никогда не считал себя музыкантом, у меня не было этого таланта, присущего многим мальчикам Консерватории. Единственной моей любовью была лишь химия… Ей лишь одной я отдавался всей своей душой.