Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Ефросинья Ивановна, — обратился я к родственнице. — Вы, случайно, не знаете, куда пропал Степан Иваныч? Мы виноваты перед ним, бросили одного, а теперь испытываем угрызения совести.

— Степан Иванович в порядке. Уехал под утро с Сурьмиными в шахматы играть.

— Уехал? Быть того не может! Зачем? — я просто схватился за голову.

— А, девку одну отыграть вздумал, что мы с Данилой в карты проиграли Андрей Николаичу, — как ни в чём не бывало, ответил Гаврила. — Отколь нам знать, что приглянулась она ему?

— Так вы что же… Степаниду в карты проиграли?! — вскипел я от злости. — Да как вы могли! Нашу будущую примадонну!

— Полегче, не горячись. Старый граф так рассудил: коль сможет Степан Иваныч отыграть ея в шахматы, три партии подряд, то пусть себе забирает. Коль не сможет, так Степан Иваныч поклялся добыть и доставить ему вещицу редкую и необыкновенную.

— Я и сказал ему, мол, на кой-хрен скопцу девка понадобилась, так Степан Ваныч словно озверел и пытался на люстре повеситься. Держали втроём — я, Гаврила и Пал Ваныч, — холодным тоном отвечал Данила.

«На кой-хрен Звездочёту девица — Шамаханская Царица?!», — мысленно кипел я от злости, вспоминая известную сказку Пушкина. Всё-таки прав был Золотой Петушок, раз за такие слова клюнул Додона в его дурную лысую башку!

Не в силах ничего возразить, дабы самому раньше времени не спалиться, я просто со стоном сел на стул и обхватил голову руками, а Доменика лишь нежно погладила меня по голове, пытаясь утешить:

— Не переживай, Алессандро, — шептала она по-итальянски. — Стефано умный мальчик, он самого покойного кардинала Тартальетти переиграл, а это был один из сильнейших игроков Рима.

— Всё так, насчёт ума я не сомневаюсь, но я боюсь, как бы ему в чужом поместье чайник не начистили за просто так.

— Не волнуйся, всё будет хорошо со Стефано, я это чувствую. А пока нам надо сделать то, что просил дон Пьетро.

Несмотря на то, что вопрос с ключом был исчерпан, и личность «коварной соблазнительницы» вроде бы установлена, мы всё же, ради порядка, приступили к плану «Б». В самом деле, мы же не могли пойти к князю и прямо сказать, кто это сделал: это было бы нечестно и жестоко по отношению к его жене, которая не сделала ничего дурного. Но кто знает, как бы на это отреагировали в то время?

Процедура продлилась довольно быстро, девушки просто одновременно приложились крашеными губами к своим салфеткам и отдали мне. Естественно, мы никому не сказали, зачем это было нужно: князь сказал, значит надо слушаться. Через час я уже один вернулся в покои Петра Ивановича с ворохом носовых платков. Забрав их у меня, Пётр Иванович педантично начал сверять отпечатки. Маразм полный, но этот великий псих никак не успокоится, пока не проверит все.

— Ни один не подходит, — наконец, вздохнул князь. — Может это твои дружки итальянские начудили?

— Не думаю. Марк Николаич валялся без сознания на диване, а потом Ефросинья Ивановна уволокла его за подмышки в комнату. Стефано… что ж, он точно не мог прийти к вам. Потому что уехал с Сурьмиными отыгрывать в шахматы Степаниду, которую ваши уважаемые сыновья проиграли им в карты.

— Что?! — взревел князь, резко поднявшись с кресла. — Да как посмели! Без моего спросу моих крестьян не то, что продают, в карты проигрывают! Господи, кого я вырастил! Cretini senza cervello*! — выругался он на итальянском. — Ещё и Сурьминым обратно отдали! Как они с нею обращались, сказать страшно! За большие деньги выкупил, негоже с таким голосом навоз из конюшни убирать!

Пётр Иванович кинулся к письменному столу и судорожно вытащил из ящика увесистый мешочек с деньгами, а затем вручил его мне.

— Бери коня и поезжай к Сурьминым, выкупишь обратно Степаниду. Взамен Ульяшку или другую девку предложишь.

— Не буду я такими вещами заниматься, народ продавать, — отказался я. — Стефано сам её отыграет, он лучший шахматист в Риме. Я в нём уверен.

— На что Степан Иванычу крестьянская девка? — не понял князь. — Жениться не успел, а уже полюбовницу присмотрел?

— Нет, Пётр Иванович. Стефано любит её и хочет жениться на ней. Да, я понимаю, что для вас это звучит дико, но Степанида — чудесная девушка и великолепная певица. Понимаю, что это дерзость с моей стороны, но я, от лица всей нашей итальянской компании, особенно — от лица Доменики, смиренно прошу вас отдать Степаниду синьору Альджебри.

Воцарилась пауза. Видимо, Пётр Иванович обдумывал неожиданно поступившую информацию. Я уже было испугался, что он решит оставить Степаниду Сурьминым и тем самым обречь бедолагу Альджебри на очередные страдания, которых он, уже после стольких лет одиночества, не сможет вынести. Князь не видел всех тех моментов, которые довелось нам с Доменикой созерцать в Риме. Не он отбирал у Стефано лезвия, не он с силой снимал верёвку с камнем с его шеи, не он, в конце концов, держал его за руки, когда тот собирался вешаться в бальном зале. Я страшно переживал за беднягу сопраниста и всеми силами желал ему победы в сегодняшнем поистине рыцарском турнире — битве за любовь и смысл жизни.

— Ладно. Так и быть. Сумеет вернуть Степаниду — дарую ей вольную. Только впредь чтоб не жаловался твой Степан Иваныч — иначе в Рим отправлю, не помилую.

Признаюсь, решение Петра Ивановича повергло меня в такой восторг, что я просто закричал: «Ура!» — и бросился обнимать его, но тот меня отстранил и приказал подать бумагу и перо с чернильницей.

Радостная атмосфера была грубо нарушена: в комнату без стука ворвалась Софья Васильевна, вся в слезах, и упала перед мужем на колени. И я понял, по какой причине. Поэтому решил не мешать им и по-тихому смотался. Однако же, никуда не ушёл и остался… да, опять подслушивать под дверью. И вот, что я услышал из комнаты:

— Виновата я, свет мой Петрушенька! Согрешила я пред тобою, окаянная! Не простишь меня во веки вечные!

— О чём ты, Софьюшка? Быть того не может! Не могла ты согрешить предо мною, ты ведь… — тут он замолчал, пытаясь подобрать подходящее и не обидное слово для её проблемы.

— Увы, нет! Скопцы римские тоже большей частию грешники, Степан Иваныч мне рассказывал, а я… я… так же как они… — речь прерывалась рыданиями, и у меня сердце разрывалось от того, что испытывала эта прекрасная и измученная своими чувствами женщина.

— С кем согрешила? — последовал вопрос от Петра Ивановича.

— С… тобой, свет мой… горький, — наконец призналась Софья Васильевна и зарыдала ещё пуще прежнего.

На какое-то время воцарилась тишина, прерываемая глухими всхлипами, вероятно, княгиня лила слёзы в рукав.

— Будет тебе, — наконец нарушил молчание Пётр Иванович. — Софьюшка, ненаглядная моя.

Не хватит места и времени, чтобы описать все ласковые и чувственные слова, которыми обменивались Пётр Иванович и Софья Васильевна, но признаюсь, я никогда ещё не слышал столь проникновенного диалога между супругами. Казалось, что они на долгое время потеряли друг друга, а теперь вот вновь обрели. И как мало для этого оказалось нужно!