Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

Ко второй группе, состоявшей из трёх человек, относились молодые певцы с каким-никаким опытом. Одним из таких как раз был мой основной партнёр по сцене, сопранист по кличке Долорозо, исполняющий ведущую женскую роль царицы Прокны. Долорозо был одного со мной возраста и почти одного роста, обладал приятной внешностью и мягкими чертами лица, из-за чего, видимо, и задержался на женских ролях. Остальные двое получили второстепенные роли фракийского и афинского генералов.

Высшей кастой в этой иерархии вокалистов были «старики», заслуженные Primi сорока с лишним лет, ветераны сцены. Всего их было двое: сопранист Диаманте, прозванный так официально за «сопрано с алмазным блеском» и неофициально — за страсть к драгоценным камням и украшениям, и контральтист Консолоне, которого я про себя прозвал консолью. Первый был среднего роста и внешне отдаленно напоминал лягушонка Кермита, а второй, ростом под два метра, обладал выразительным крючковатым носом, делающим его похожим на коршуна. Признаюсь, это был идеальный артист для исполнения роли короля Терео, которого в третьем действии боги превратили в птицу. Диаманте же в данной постановке досталась роль Юпитера.

В первый же день моего появления на репетиции оба ветерана устроили мне облаву, подкараулив в коридоре и заставив выпить жуткий коктейль из граппы и гнилых помидоров, который я про себя назвал «Зомби-апокалипсис*». Меня, конечно же, стошнило, но злодеи на этом не остановились. Пока синьор Консолоне держал меня за руки, а хватка у него была железная, Диаманте вытащил откуда-то из кармана бриджей коробку. В ней оказались краски для грима. Намазав мне лицо белым (свинец, не иначе!), а губы — красным, Диаманте не придумал ничего лучше, как проехаться своими губищами по моим, чем вызвал очередной приступ рвоты.

— Ах, какой нехороший мальчик! — картинно пригрозил крючковатым артрозным пальцем Диаманте.

— Что вам от меня надо, синьоры? — уже не на шутку злился я.

— Проверяем тебя на прочность и устойчивость, дорогой, — последнее слово прозвучало так, словно это был не итальянский «примо», а торговец с Сенного рынка, желающий обвесить несчастного покупателя, что взбесило меня несказанно, но я старался не показывать вида.

Конечно же, я запросто мог уложить каждого из них одним верным ударом, но их было двое! Да и не ровня они мне, я это тоже понимал. К тому же, если я начну драку в театре, то меня не только снимут с роли, пусть и ненавистной, но и из инженеров уволят, и пойду просить милостыню на улицах Рима. С трудом сдерживая гнев и желание врезать обоим, я всё-таки решил уладить конфликт мирным путём.

— Для этого есть более адекватные методы, — я старался казаться спокойным, но получалось плохо.

— Да, я слышал от ваших коллег-механиков. Кажется, методы называются «нагибание» и «опрокидывание», так?

Что-то не понравилась мне интонация Диаманте во время произнесения этих слов. Они казались зловещими.

— Попробуем каждый метод по очереди, — сухо усмехнулся Консолоне и достал из кармана… Нет, я даже не знаю как это называется!

— Вы как? Совсем рехнулись, господа?! — не на шутку испугавшись, крикнул я. — Скажите, что вам надо?

— Нам, как видишь, ничего. А вот тебя бы надо подготовить…

— К чему, вашу мать?! — выругался я наконец.

— Вдруг ты понравишься какому-нибудь герцогу или кардиналу? — с издёвкой предположил Диаманте. — Мы же не хотим, чтобы ты ударил в грязь лицом в его покоях!

— Не беспокойтесь, кардиналы и герцоги меня на дух не переносят, — попытался пошутить я.

— Ты слышал, Консолоне, ну прямо сама скромность, просто ангелочек во плоти. И клянусь всеми своими ведущими партиями, девственник.

— Послушайте, господа, пошутили, и ладно. Я оценил ваш великолепный, искромётный юмор. Давайте же разойдёмся по-хорошему.

— Похоже, этот недалёкий варвар так и не понял, куда попал, — с каменным лицом промолвил Консолоне. — А теперь слушай меня, мальчишка, — ледяным голосом обратился ко мне контральтист, сжав мой подбородок костлявой рукой. — Здесь, в театре, фактическая власть над певцами принадлежит нам. И запомни, за любое неподчинение старшим тебя будет ждать жестокая расправа.

— Понял, не дурак, — огрызнулся я. — Каковы ваши условия?

— Об этом ты узнаешь завтра, — процедил «консольный коршун».

Что ж, казнь зеркальщика Гурда откладывается, с горькой усмешкой подумал я, выходя из театра.

Домой к Кассини я пришёл абсолютно разбитый и сразу же рухнул в кресло в гостиной. Репетиция длилась десять часов, я устал как собака и, к тому же, получил гигантскую порцию стресса от «оперных старичков». Что за нравы? Вроде бы не армия, оплот культуры, и такой беспредел! Нет, права Доменика, ей совершенно нечего делать в этом гадюшнике!

После всех впечатлений, полученных за день, единственным желанием было раствориться в бутылке чего-нибудь больше сорока градусов. О, ужас, куда я попал?! Мало того, что дедовщина процветает, так ещё и работа просто адская! Я даже не мог представить, что играть в театре настолько тяжело.

Последний раз я испытал подобный мозговой штурм три года назад, устраиваясь на работу в свою компанию. Тогда я за неделю должен был освоить столь непростую тему, как многопоточность.

— Значит так, Фосфорин. Знания у вас не особо какие, но алгоритмическое мышление и обучаемость присутствуют. Даю вам ровно неделю, чтобы разобраться с потоками и их применением. Жду на повторном собеседовании.

Сутками зубрил я книгу Рихтера и какой-то американский учебник, выполняя все упражнения из обоих. К середине недели меня тошнило от всех этих мьютексов и семафоров, но в качестве награды меня ждала должность младшего разработчика.

Я почувствовал, как на меня накатывает волна горечи. Нет, Санёк, что ты себе позволяешь, ты мужик или кто? Видимо, «или кто». Ничтожество, не способное ни на что.

— Что случилось, Алессандро? — услышал я над собой мягкий голос Доменики.

Я ничего не сказал, лишь смотрел в потолок, откинувшись в кресле.

— Ты в порядке? Слышишь меня?

По-прежнему молчу. Потому, что не знаю, что сказать. Не знаю, что чувствую сейчас.

— В чём дело, Алессандро? У тебя язык к зубам прилип?

— Да, — наконец я соизволил ответить, резко поднимаясь с кресла и испытующе смотря на своего «злобного маэстро». — Я ведь Филомела, меня фракийские волшебники лишили дара речи, а теперь я перехожу в другое стационарное состояние молекулярной ласточки!

Как же я был зол! Мне хотелось наговорить ещё гадостей, но в какой-то момент я вновь взглянул на Доменику, которая молча и с пониманием смотрела мне в глаза и… у меня сжалось сердце. Нет, я не могу обидеть столь нежное и хрупкое создание!