Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Смотрите, синьор Фосфоринелли! Ошибётесь в расчёте движущейся ладьи — будете самолично ухаживать за артистом, который свалится оттуда и переломает кости!

Знал бы он тогда, что за артист будет «выплывать» на деревянной ладье на колёсиках, его слова бы звучали несколько иначе.

Из театра я возвращался в отличном настроении: ещё бы, наконец-то получил работу! Правда, платили там неважно, но на еду и оплату жилья хватило бы. В перспективе я также планировал развесить объявления о том, что провожу уроки математики для всех желающих, но пока что я должен был «влиться» в рабочий процесс.

По дороге от «Della Valle» до дома Кассини, я всё-же свернул на улицу Змей, где, как я выяснил у Карло, и проживал капелльский колючка Антонино. Я постучался, и дверь мне открыл пожилой синьор с таким же острым носом и чёрными глазами, должно быть, отец певца.

— Моё почтение, синьор Спинози, — поприветствовал я старика. — Я Алессандро Фосфоринелли, бывший солист Сикстинской Капеллы. Пришёл проведать вашего сына и поинтересоваться о его здоровье.

— Знаем, знаем, — с усмешкой ответил Спинози-старший. — Проходите, Алессандро, надеюсь, Тонино не станет кидаться в вас башмаками.

Синьор Спинози проводил меня на второй этаж, где находилась спальня Антонино. Постучавшись, я услышал следующее:

— Прочь, злобные фурии из царства Аида! Не мешайте мне думать о Лете!

Похоже, сопранист впечатлился очередной оперой на античную тематику, подумал я и осторожно заглянул в комнату. Антонино с полностью отрешённым видом сидел в пустой бочке. Вместо одежды на нём было какое-то жалкое подобие греческого хитона, сделанное, по-видимому, из старой простыни.

— Привет, Антонино, — как можно более дружелюбно поприветствовал я сопраниста. — Помнишь морского ежа с балалайкой?

Но Тонино ничего не отвечал. Он бредил. На полке рядом с бочкой я заметил опрокинутый пузырёк, из которого вытекала странного вида жидкость. Нет сомнения, бедняга глушил навязчивые идеи опиумом.

Поняв, что добиться адекватного ответа от Спинози будет невозможно, я собрался уже было уходить, как вдруг взгляд мой упал на портрет, валяющийся на подушке. На портрете была изображена юная девушка в пышном платье, с чёрными кудрями и острым носом. Лицо её казалось непропорциональным, правый глаз её был больше левого, а над правой бровью красовалась бородавка.

Послушайте, кого-то эта девушка мне напоминает… На оборотной стороне портрета была надпись: «Антонина Спинози. Автопортрет». В какой-то момент я ощутил дежа вю, которое было прервано пронзительным криком с первого этажа:

— Джузеппе! Старый ты козёл, иди ужинать!!!

Весь последующий вечер я провёл в «тягостных раздумьях»…

====== Глава 31. «Флорентийский пинок» и смена профессии ======

Прошло больше месяца с того момента, как меня занесло в прошлое. За это время много чего произошло: начиная моим неожиданным дебютом в качестве солиста Сикстинской Капеллы и заканчивая столь же неожиданным увольнением, унизительным послушанием и неудачной попыткой отыскать хоть что-то или кого-то, связывающего меня с будущим.

Вот уже месяц как я, дитя информационной эпохи, человек, проживший двадцать три года в мире техники и новых технологий, нахожусь в дремучем восемнадцатом веке, где нет ни Интернета, ни компьютеров, ни телефонов, ни, элементарно, даже водопровода. Я чувствовал себя Робинзоном Крузо, всеми силами пытающимся привыкнуть к суровым реалиям нетронутой прогрессом среды. Только вместо верного друга Пятницы помогает мне в этом дорогая подруга по имени Воскресенье*.

Не знаю, как бы я выжил в таких условиях, я бы, наверное, сошёл с ума, если бы не Доменика, моя печальная муза. Я искренне восхищён той выдержкой и стоическим подходом, с которым эта прекрасная женщина относилась к непростой жизненной ситуации.

Почти двадцать пять лет под чужим именем, в чужой семье, в закрытых мужских коллективах, коими являлись как хор Капеллы, так и Неаполитанская Консерватория*. Именно в последней, по словам Доменики, ей привили трудолюбие, терпение и склонность к здоровому аскетизму. А также осторожность, скрытность, кучу неврозов и проблемы со сном. Об этом как-то раз зашла речь после утреннего урока.

— Мы жили на втором этаже, специально выделенном для «виртуозов». Нас было четверо в комнате: Алессандро Прести и ещё двое мальчиков. И я. Несмотря на то, что все трое перенесли операцию, и за учениками осуществлялся строжайший контроль, я всё равно боялась засыпать по ночам: вдруг кто-то из них ради интереса захочет посмотреть?..

«…И намазать лицо зубной пастой», промелькнуло у меня в голове: я вспомнил замечательную традицию из летних лагерей, в которых тоже умудрился побывать в школьные годы, пока родители не сочли это плохой идеей, заметив, что после перестройки «пионерские» лагеря заметно испортились в плане дисциплины.

— Хорошо, но каким образом тебе удалось не выдать тайны? — этот вопрос до сих пор не давал мне покоя. — Ведь вы раздевались и умывались перед сном?

— По одиночке за занавеской. Одно из правил Консерватории запрещает ученикам обнажаться в присутствии друг друга, ибо это «мерзко пред глазами Господа»*. Более того, рубашки и панталоны из грубой шерсти запрещено снимать даже летом. О, как это было ужасно! Колючая ткань натирала мою чувствительную кожу до крови, но любые жалобы игнорировались. Помню, был очень жаркий июльский день, и один мальчик из нашей комнаты надел форменный подрясник и стихарь прямо на голое тело. Воспитатель заметил и высек его прутьями…

— Зверство какое-то, — возмутился я. — Надеюсь, тебя не наказывали?

— Было дело, — усмехнулась моя «поющая лисичка». — Мы втроём воровали персики из столовой. Один раз застукали, и досталось всем.

— Да уж, наверное условия там были ещё те, — вздохнул я, вспоминая добрым словом своё «золотое» детство.

Да, у меня не было дорогих игрушек и предметов роскоши, да, я ездил в музыкальную школу и спортивную секцию на метро, а на обед мы часто ели одну картошку. Но у меня было самое ценное — свобода. Сделал уроки, и ты сам себе царь — хочешь, с ребятами во дворе играй, хочешь, смотри любимые мультики по телевизору. И никаких тебе запретов и поручений, разве что забрать младшую сестру из детсада, а затем из школы или помочь ей с уроками. Но это меня ничуть не напрягало. Придут из института родители (тогда ещё — доцент Фосфорин и аспирантка Франко-Фосфорина) и, если нет занятий в вечернее время, идём на прогулку, а затем все вместе смотрим кино или слушаем музыку на аудиокассетах. На выходных — обязательно поход в музей или театр, а летом — в парк, за город или на дачу. И так несколько лет подряд. Но потом вдруг всё сломалось. Потому что сломался я.