Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Как всегда, — проворчала Доменика, и мы кинулись на кухню проверять, что произошло.

Произошло ужасное, но вполне предсказуемое: дядюшка Густаво сидел на полу, ошарашенно оглядываясь вокруг. В углу валялась незнакомая нам бутылка.

— О, дорогие… Ик! Племянничек и его любовничек… Ик! Я всё обосную…

— Дядя, что это? — Доменика с отвращением показала на бутылку.

— Не знаю, зелёный змий попутал, — растерянно ответил дядюшка. — Мальчики, помогите бедному старику подняться.

— Позови Эдуардо, — обратился я к Доменике. — С тобой мы его не поднимем.

В самом деле, не тащить же хрупкой женщине довольно высокого мужика на второй этаж! Одному мне было не справиться, старого больного Беппо тоже не хотелось трогать, а Эдуардо, видимо, уже всего насмотрелся в этом доме, так что пьяный дядя уже не будет для него неожиданностью.

— Ты слишком мало обо мне знаешь, Алессандро, — с грустью вздохнула Доменика, но я не понял тогда, что она имела в виду. Тем не менее, синьорина Кассини не стала более спорить и позвала «брата».

С горем пополам мы с Эдуардо дотащили Чамбеллини в его спальню и заперли там на ключ до утра. Пусть проспится.

Вскоре на кухню, где мы сидели втроём и приходили в себя от «приключения», приковылял Беппо, трясясь от страха. Было понятно, что лакей каким-то образом замешан в «преступлении».

— Вы можете объяснить, каким образом у вашего хозяина в руках оказалось вот это? — я показал пузырёк с граппой из тёмного стекла.

— О, не губите, синьоры Кассини, синьор Фосфоринелли! Хозяин приказал купить, я не хотел, но он заставил!

— Уважаемый Беппо, — обратилась к старику Доменика, — считайте, что, пока вы находитесь у нас в доме, вашим хозяином являюсь я. Если дядюшка вновь попросит вас купить ему какую-нибудь неимоверную гадость, зовите меня. Я с ним поговорю. Но чтобы такого беспредела более не наблюдалось у нас в доме.

— Хорошо ещё, что Беппо не пьёт, — сказал я Доменике, когда все разошлись по комнатам. — С двоими бы мы не справились.

Как бы то ни было, на следующий же день пребывания аббата Чамбеллини и его слуги в доме Кассини мы уже втроём сбежали из дома в поисках тишины и уединения на фоне возрождающейся весенней природы. По моей инициативе мы отправились на пустырь, который я собирался использовать в качестве импровизированного футбольного поля.

Место было совершенно безлюдным и представляло собой заброшенное поле, поросшее сорняками и незнакомыми тусклыми цветами. Жилых построек поблизости не было, лишь вдали виднелись руины какого-то античного храма, окружённые тремя изящными и одинокими пальмами.

— Что за идея у тебя, Алессандро? — поинтересовался Эдуардо, осматривая пустырь.

— Скосим траву и будем использовать место как площадку для одной увлекательной командной игры. Соберём парней из Капеллы и с близлежащих улиц и будем играть. Правила я объясню.

— Доменико, ты не против, чтобы твой брат помог синьору Фосфоринелли в этом нелёгком деле? Доменико?

Мы одновременно уставились на Доменику, которая смотрела в одну точку. В глазах опять промелькнуло то странное выражение, как после прочтения письма Фратти. От этого взгляда стало немного не по себе, словно она увидела на пустыре что-то, чего не видели мы.

— Всё в порядке? — произнёс я шаблонную фразу, понимая, что нет, не всё в порядке.

— Да, Алессандро. Прости, вспомнил про… неважно.

— Понял тебя, больше не посмею спрашивать об этом, — закрыл я тему, чтобы не провоцировать Доменику на очередную вынужденную ложь своему «брату».

…Который на самом деле приходился ей пра-пра-пра…прадедушкой. Об этом я узнал той же ночью, после вечернего занятия вокалом в моей комнате. Речь зашла о бурных проявлениях несчастной любви и сопутствующих терзаниях, и я в очередной раз напомнил о неразделённых чувствах Эдуардо. На что Доменика лишь улыбнулась в ответ:

— Никуда Чечилия от него не денется. Иначе некому было бы сейчас с тобой разговаривать.

— Что ты имеешь в виду? — тупо спросил я, в очередной раз запутавшись в происходящих событиях и явлениях.

— Эдуардо и Чечилия Кассини были основателями нашей фамильной архитектурной компании, за многие века прошедшей путь от мастерской художника до довольно большой, насколько я поняла, фирмы.

Очередной удар по логике и здравому смыслу. Так вот почему синьорина Альджебри отдалённо похожа на синьорину Кассини. Мне стало стыдно, ведь я уже было предположил, что Чечилия — дочь Доменики. Но оказалось, в некоторой степени, наоборот.

— Поскольку сейчас мы одни, я могу задать тебе один вопрос? — осторожно поинтересовался я.

— Да, конечно. Что ты хочешь узнать?

— Что случилось на пустыре? Ты о чём-то вспомнила?

— Фратти. Они жили в том районе. Недалеко от развалин храма Меркурия. По ним я и признала то место.

— Ясно. Прости, что напомнил.

— Напомнил? Думаешь, я забыла о ней? Крестная снится мне каждую ночь, но я даже не представляю, как за неё молиться: ведь на данный момент Альбертина ещё даже не родилась!

— Но она живет в твоём сердце, — я неудачно попытался утешить Доменику. — Просто помни. Человек жив, пока о нем помнят.

— Ты не священник, чтобы говорить мне такие вещи. А я никому не могу сказать, ведь никто не поверит. Иногда мне кажется, что я медленно схожу с ума, как Спинози…

— У Спинози было больше шансов тронуться умом в том «страшном» доме. Кстати, ты не знаешь, что там было раньше?

— Языческий храм Пифии, — равнодушно ответила Доменика. — Когда к власти пришли благочестивые христиане, они почему-то не стали разрушать его.

— Может, кому-то было выгодно сохранить этот рассадник безумия.

— Всё может быть. Людям всегда хотелось знать будущее. Но, Алессандро, — я услышал тревогу в её голосе, — никому, слышишь, никому не говори о том, что ты был в том проклятом месте и тем более — что ты там видел.

— Даже Спинози? Может он что-то важное расскажет, — предположил я, поставив цель всё-таки нанести визит выбывшему из строя ветерану хора.

— Никому, слышишь, ради меня. Антонино хорошо отделался, его просто объявили безумцем, а двух ребят из Капеллы сожгли на площади Сан-Пьетро за то, что они разболтали слишком подозрительную информацию. Мне было восемнадцать, и я видела это собственными глазами. До сих пор иногда по ночам перед глазами предстают их обугленные, некогда прекрасные тела, до сих пор я слышу этот крик невыносимой боли и панического, животного страха…

— Кошмар, что ты пережила, — я вновь не мог подобрать слов утешения и казался себе далёкой планетой, ледяной снаружи и раскалённой внутри.

Поэтому, не говоря ни слова, я просто опустился на колени, взял её за руки и стал целовать её запястья и ладони. Они были мягкими и тёплыми. Доменика ничего не сказала в ответ, лишь нежно обхватила мою голову и поцеловала в любимый белый висок.