Бернар Вербер - Последний секрет [litres]

– То же, что мотивирует всех остальных: реализоваться в своей страсти. Любой обладает каким-то талантом, надо только его опознать и старательно его развивать. Так рождается увлечение. Оно ведет нас, позволяет все вытерпеть, придает жизни смысл. Секс, деньги – эфемерные подмены, не более того.

Лукреция хватает блокнот и в воодушевлении записывает: «9: личное увлечение».

– Сэмми говорил, что депрессию чаще всего вызывает отсутствие такого увлечения, пристрастия. Те, кто сходит с ума по покеру, бриджу, шахматам, не говоря о музыке, танцам, чтению, пускай даже плетению корзин, макраме, филателии, гольфу, боксу или гончарному делу, незнакомы с депрессией.

Говоря, гипнотизер не прекращает манипуляций с морковкой и кроликом, который все сильнее огорчается из-за недосягаемости вознаграждения.

– Зачем вы навязываете кролику эту игру? – спрашивает молодая рыжая журналистка.

Артист посылает кролику воздушный поцелуй.

– Ради того, чтобы порадоваться его счастью, когда он получит наконец морковку. Вот оно, счастье – осуществление чрезмерного желания. Сначала я создаю неудовлетворенность, потом желание, поддерживаю его, усиливаю – и осуществляю. Мне хочется усовершенствовать номер с белым кроликом. Я буду прятать его в шляпе. Представьте, сколько самоотречения требуется кролику или голубю, чтобы тихонько, без писка ждать конца номера? Эти животные живут в тесноте в коробке или в кармане. Но кто станет говорить об одиночестве кролика? Такое терпение достигается дрессировкой. Он должен меня полюбить за то, что я осуществляю его желания. Я должен стать его богом. Он забудет, что я же служил причиной его мучений, и будет помнить только мою способность их прекратить.

Паскаль Финчер все сует и сует кролику морковку, раз за разом не позволяя тому зацепить ее лапкой и удерживая его за шейку.

– Правда, его я не могу загипнотизировать словом, поэтому программирую у него автоматическую реакцию на определенное стимулирование. Когда он в следующий раз увидит морковку, у него будет одно желание: повиноваться мне.

– Вы готовите его терпеть кошмар.

– Не более чем наше общество готовит нас терпеть крайнюю скученность в метро в час пик. Разница только в том, что мы вместо морковки получаем зарплату. Вы, парижане, знаете это лучше меня.

Белый кролик вконец измучен вожделением. С прижатыми ушками, с дрожащими усиками, он все более выразителен в проявлении своего желания. Он даже поглядывает на Исидора и Лукрецию, как будто умоляя их вмешаться и позволить ему полакомиться наконец морковкой.

– У всех нас развивают условные рефлексы, и все мы легко их приобретаем…

– Если нас застают врасплох, – уточняет Лукреция. – Исидор меня провел, вы тоже, но теперь я настороже, и вам больше меня не обмануть.

– Вы так считаете? Ну-ка, повторите десять раз «пилка».

Она подчиняется с недоверчивым видом.

– Чем едят суп?

– Вилкой, – четко артикулирует она, давая понять, что не скажет «пилкой».

Поняв свой промах, она пытается оправдаться:

– Я, конечно, хотела сказать «ложкой»… Черт, опять вы меня надули.

– Маленький пример быстрого создания условного рефлекса. Надувают всех, можете проверить это на собственном окружении.

Исидор разглядывает комнату. Все здесь подчинено теме мозга. Занятна коллекция китайских игрушек – пластмассовых мозгов с лапками, подпрыгивающих при спуске пружинки. Смешны мозги из гипса и фантастические роботы с прозрачными черепами, в которых виднеются мозги.

Белый кролик начинает проявлять агрессивность, и Паскаль сажает его в клетку, чтобы успокоить. Зверек все сильнее нервничает.

– Мой брат несколько лет молчал, – сообщает Паскаль Финчер. – Это из-за нашего отца. Тот был очень хорошим врачом, но вот беда, сильно пил и превращался в тирана со склонностью к самоубийству. Помнится, однажды, просто чтобы нас попугать, он схватил со стола нож, полоснул себя по запястью и спокойно подставил тарелку собирать кровь.

– Что было дальше?

– Мать успела среагировать: налила поверх крови суп и спокойно спросила, хорошо ли он провел день. Он пожал плечами, огорченный, что не сумел нас шокировать, и пошел перевязывать руку. Мать была образцом мягкости и ума. Она знала, как укротить мужа, и умела оградить нас от отцовских шалостей. Мы очень ее любили. Бывало, отец приводил домой пьяных бродяг и заставлял нас обращаться с ними как с его друзьями. Мать безропотно обслуживала их как обычных гостей. Это, наверное, и научило моего брата так хорошо говорить с отверженными. Но, съездив врачом-добровольцем в Бангладеш, отец подсел на наркотики, бросил работу, начал врать, не проявлял к нам ни малейшей любви. Он тоже был своего рода эксплуататором мозга, только мрачной его стороны, где путь к центру сознания усеян глубокими пропастями. Ему нравилось идти этим путем, опасно балансируя над бездной.

Паскаль тихо и грустно усмехнулся, вспоминая родителя.

– Думаю, это ему мы обязаны страстью к игре с мозгом – своим и чужим. Очень жаль, что он сам себя погубил, он обладал острой интуицией и ставил на удивление верные диагнозы. Было бы гораздо проще, если бы он был подлецом, тогда бы его ненавидели, и точка.

– Вы хотели рассказать о молчании вашего брата.

– Все началось в тот вечер, когда наш папаша разрезал себе за столом вены. После ужина родители отправили нас спать. Ночью мой шестилетний брат услышал стоны. Испугавшись за отца, он кинулся в родительскую спальню и там застыл: мама с папой занимались любовью. Думаю, у него вызвал шок контраст между недавним стрессом и тем животным зрелищем, свидетелем которого он случайно оказался. Он не мог шелохнуться. После этого он долго не говорил. Его поместили в специальную клинику. Я его навещал. Пациенты там были аутистами с рождения. Помню совет врача: «Прежде чем у него побывать, прими как бы мысленную ванну, чтобы не заразить его стрессом внешнего мира. Он слишком сильно все переживает».

Лукреция торопливо записывает. Аутизм может послужить темой очередной статьи.

– Как же он это преодолел?

– Благодаря дружбе с одним из детей и своему интересу к мифам. Он познакомился с Улиссом Пападопулосом, которого родители запирали в подвале. Сначала Сэмми просто молча сидел рядом с ним. Потом они стали общаться знаками, позже перешли к рисункам. Неожиданно они изобрели собственный язык, понятный только им. Две души общались беззвучно. Должен вам сказать, что их параллельное исцеление было поразительным и очень трогательным. Отец после того случая с ножом переживал этап обвинения себя самого во всех грехах и оставил попытки саморазрушения. Возможно, мой брат его в конце концов спас. Правда, навещать его в клинике отец отказывался. Туда каждый день наведывалась мама. Лично мне было невыносимо видеть окружавших его чокнутых. По этой причине сам я не стал психиатром. Для меня одну сторону занимают люди этой профессии, а другую – духи.