Бернар Вербер - Последний секрет [litres]

С ейчас, говорит она себе, мне не помешал бы нос подлиннее, нос-перископ.

Длинные волосы оплетают ее, как водоросли. Она видит сквозь воду, как уходит Ариана.

Ерунда эти твои гороскопы! Мало ли, что там плетут… Напрасно я тебе доверилась.

Пользуясь туманом, укрывшим воду, как одеяло, журналистка направляется к Сент-Онора.

На ее счастье, острова расположены совсем близко друг от друга, и пролив преодолевается без труда. Пьеро был прав.

Мышь по кличке Фрейд плыла дальше.

Вот и второй из Леринских островов, остров Сент-Онора.

На пляж выбирается, выходя из тумана, мокрая наяда. При падении она все-таки задела острый камень, и теперь на левом бедре багровеет глубокий порез.

За виноградником и оливковой рощей виднеются постройки, она бредет туда. Внутри обнаруживается винокурня, над дверью которой красуется зеленый герб: два пальмовых листа вокруг епископской митры. «Леринское аббатство. Ликер Лерина», – гласит надпись готическим шрифтом. Рядом стрелка: «Цистерцианская конгрегация Непорочного Зачатия».

В этот ранний час здесь безлюдно. Старый монастырь неподалеку смахивает на испанскую миссию где-нибудь в Мексике.

Белые стены, высокие пальмы, красные крыши, устремленная ввысь заостренная колокольня церкви. Еще рано, все тонет в тишине. Лукреция заглядывает в храм, где молятся три десятка монахов в белых сутанах с черными нагрудниками. Они стоят на коленях, на макушках у всех тонзуры.

Самый пожилой замечает заблудившуюся молодую женщину и прерывает молитву. Монахи, словно повинуясь коллективному телепатическому сигналу, дружно оглядываются и изумленно смотрят на нее.

– Помогите мне. Помогите, – просит она. – Мне надо скорее попасть в Канны.

Ни малейшей реакции.

Низкорослый монах прикладывает палец к губам, призывая к молчанию.

Несколько братьев окружают ее, без слов берут за локти и выводят из церкви. Низенький монах пишет мелом на грифельной доске:

«Мы дали обет молчания и целомудрия. Здесь нельзя говорить, женщинам вход воспрещен».

Он подчеркивает слово за словом, потом все вместе.

Боже, говорит она себе , из-за своих религиозных принципов они откажут мне в помощи.

– Человек в опасности и просит помощи. Разве вы не должны, как все люди, спасать страждущих? Тем более женщин и сирот. Я женщина, к тому же сирота! Вы обязаны мне помочь.

Сработает ли пятая мотивация?

Маленький монах стирает с доски написанное и выводит большими буквами:

«Наша обязанность соблюдать господний покой».

Измученная, мокрая, раненая Лукреция переводит взгляд с одного на другого, потом произносит четко, как для глухонемых, артикулируя каждый звук:

– Значит, вы хуже всех остальных. Вы бросите меня из страха, что я нарушу ваш покой! Знаете что? – распаляется она. – Я добавлю в список новую позицию. За номерами восемь – наркотиками и девять – личным пристрастием, будет стоять десятый – религия.

Монахи вопросительно переглядываются.

Она сверлит их негодующим взглядом. Монах с грифельной доской предлагает ей сесть, приносит махровое полотенце. Она медленно раздевается.

Теперь мужчины переглядываются в ужасе.

При виде раны у нее на бедре один из монахов протягивает ей бинт, затем, поколебавшись, сам накладывает его на рану. Потом ей предлагают сухую одежду – монашеский плащ. Она берет его.

Маленький монах подносит рюмку ликера «Лерина». Она выпивает залпом, чтобы набраться сил, и одобряет вкус и аромат.

Монах с улыбкой устремляет на нее успокаивающий взгляд и пишет мелом:

«Как вы сюда попали, мадемуазель?»

– Я сбежала.

Он снова вытирает доску и, все еще заставляя себя улыбаться, пишет:

«От полиции?»

– Нет, с острова напротив!

«Вы пациентка больницы Святой Маргариты?»

– Нет, журналистка «Геттёр Модерн».

Монах внимательно смотрит в ее огромные изумрудные глаза, чтобы правильно оценить положение.

– Знаю, в это нелегко поверить, – продолжает она, – но я занимаюсь расследованием смерти нейропсихиатра и чемпиона мира по шахматам, скончавшегося от любви в объятиях датской топ-модели. Я журналистка и не сумасшедшая.

Как доказать, что ты не псих? Невозможно.

– Она не врет.

К разговору присоединяется еще один мужчина, не монах, а в джинсах и свитере. Даже без кожаной униформы она узнает его: это Deus Irae, Гнев Божий, командир «Стражей добродетели».

– Хорошо, что вы меня помните. Скажите же им, что я в своем уме.

– Она в своем уме, – не спуская с нее глаз, он добавляет: – Это знакомая, у меня была назначена с ней встреча, она ошиблась дверью.

Монах застывает в задумчивости. Такие речи ему понятны. Deus Irae знает, что достоверная ложь лучше сложной правды.

«Вы можете здесь остаться, но это будет стоить сорок евро в день», – пишет монах на доске.

– А здесь можно позвонить? – смелеет Лукреция Немрод.

– У них нет телефона, – предупреждает Гнев Божий.

– Как же они сообщают о возникновении какой-то проблемы?

– Их не возникает. Вы – первая «проблема», с которой они столкнулись за многие столетия. Сент-Онора – место, где не ведают мирских мук. К тому же телефон предназначен для того, чтобы по нему говорить, а они дали обет молчания.

– Логично. Надо было самой сообразить.

– Они не хотят отвлекаться на внешние шумы. У них нет ни телевизоров, ни интернета, ни радио, ни женщин. Истинный покой!

С наполовину презрительным, наполовину радостным видом Гнев Божий добавляет:

– Впрочем, у них, кажется, есть факс для заказов.

Монах кивком подтверждает его слова.

Гнев Божий пожимает плечами, как будто снисходит до удовлетворения женского каприза, но потом ждет от нее благоразумия.

– Напишите что-нибудь, они отправят.

Она пишет записку для Исидора с указанием своего местонахождения и добавляет имя и номер телефона.

– А сейчас вы можете позавтракать в трапезной, – предлагает Гнев Божий, провожая девушку к зданию.

– Вы-то что здесь делаете?

– Отдыхаю. Каждый месяц я беру три дня отпуска, чтобы разобраться, что к чему, и отдышаться. Здесь разлита святость. Знаю, у нас разные убеждения, но можете мне поверить, здесь вы в безопасности. Насилие сюда не проникает.

Они входят в трапезную. Монахи уже помолились и теперь сидят за длинным столом. При появлении молодой женщины они дружно смотрят в ее сторону.

Это она.

Ее встречают ласковыми улыбками.

Не обращая внимания на взгляды, журналистка бесстрашно идет вперед. Гнев Божий предлагает ей место на дубовой скамейке. Вокруг нее переходят из рук в руки кувшины с молоком, горшочки с овсянкой и с медом. Изучая лица монахов, Лукреция гадает, что их сюда привело.