Гарднер Дозуа - Лучшая зарубежная научная фантастика: После Апокалипсиса

– А также офтальмолог. Даже надбавка на приобретение одежды.

Коди хотел было спросить, как она использует свою надбавку, но решил не переходить на личности.

– Также мы можем крайне гибко подойти к выбору вашего прикрытия, – продолжала она. – Какая-нибудь неброская профессия вроде бухгалтера или… – Она неожиданно сбилась, и стало ясно, что такое с ней случалось не часто.

– …программиста, – предложил он и глуповато улыбнулся. – Шучу.

– Может сработать; подойдет все то, что приятно и обычно. Свадебные альбомы и семейные, фотографии детишек, что-то подобное.

– Я в самом деле пошутил. Компьютерные программы для меня – темный лес.

– Можете даже работать неполный день…

– Нет. – Он вежливо, но твердо покачал головой. – Если я начну работать на вас, то перестану быть курьером. Я стану сотрудником правительства в высокосекретной области под военной юрисдикцией. Стоит мне потерять членство в профсоюзе, как ставки будут сделаны. У меня останетесь только вы.

– А это немало, – с упреком проговорила дама. – Вы даже представить себе не можете, как много.

«На самом деле могу, – мысленно ответил Коди ей, – но, если с меня сдерут кожу и подвесят труп на какой-нибудь парковке, мне уже будет плевать на легенду». Он снова покачал головой.

– Если вы вольетесь в наши ряды, мы расскажем вам гораздо больше о том, что вы делаете. Разве вам не интересно…

– Нет! – Вышло громче и решительней, чем хотелось, но Коди не испытывал сожаления. – Не хочу. Вы не получите меня с потрохами. Я соглашаюсь сотрудничать, ведь для того, чтобы являться шифровальным ключом, мне не нужно вступать в ваши ряды. Я обязуюсь хранить тайну, но не хочу быть тайной.

Дама покачала головой и сказала:

– Пожалуйста. Вы уже давно преступили черту.

– Не совсем так, – стоял на своем Коди. – Мое тело – да. Но не я.

Она встала и чуть потянулась.

– Поговорим еще раз позже. Это правительство так легко не сдается.

– О? – Он поднял брови. – Кстати, что за правительство?

Вопрос застиг ее врасплох, и на миг она смотрела на него, разинув рот. Потом запрокинула голову и расхохоталась.

– О, отлично! – проговорила она, когда мужчина уже открывал ей дверь. – Чудесно, просто превосходно! – И, уже шагая через порог, она чуть помедлила и спросила: – Коди – ваше настоящее имя?

– Ага. Коди – мое настоящее имя.

Что-то вновь промелькнуло у него в голове, но испарилось раньше, чем он успел сфокусироваться на этом. Он опустился на кровать и под одной из подушек нащупал пульт.

– Что ж, это было весело, – сказал он сам себе и всем тем жучкам, которые могли прослушивать происходящее. – Теперь чем займемся?

Наряду с «Даларнской лошадкой» («The Dala Horse»), представленной в этой антологии, мы предлагаем вам еще один рассказ Майкла Суэнвика. В нем автор повествует о высокотехнологичном, но беспокойном будущем Ирландии. Это история о выборе, сделав который уже ничего не изменишь.

На колоннах Главного почтамта в Дублине все еще виднелись следы от пуль, хотя после восстания 1916 года прошло почти два столетия. Почему-то вид этих выбоин подействовал на меня гораздо сильнее, чем я ожидал. Еще больше меня взволновало, что я оказался всего в двух кварталах от того самого места, где пасхальным утром 1996 года (на восьмидесятилетие трагических событий) моя прапрабабка видела, как Джерри Адамс [113] Джерри Адамс (р. 1948) – ирландский политик-республиканец, председатель партии Шинн Фейн. в сопровождении единственного телохранителя и одного из местных активистов возвращался по О’Коннелл-стрит с политического съезда. Этого оказалось достаточно, чтобы у меня возникло чувство глубокой личной причастности к истории многострадальной страны.

Прапрабабку я не знал: эту семейную историю рассказал мне дед, и она осталась у меня в памяти на всю жизнь, хотя дед умер, когда я был еще ребенком. Если закрыть глаза, я и сейчас могу представить его лицо – расплывающееся, дрожащее, словно увиденное сквозь колеблющееся пламя свечи. Дед умирает, лежа под толстым ватным одеялом в своей тесной ньюйоркской квартирке. На губах его слабая улыбка, голову окружает венчик редких седых волос. Прямо одуванчик: дунь – и развеется.

– Восстание было обречено с самого начала, – рассказывала мне потом Мэри. – Посланный из Германии транспорт с оружием перехватили англичане, к тому же республиканцы оказались в меньшинстве: каждому из наших приходилось сражаться против четырнадцати врагов. Британская артиллерия непрерывно обстреливала Дублин, круша без разбора все подряд. В охваченном огнем городе закончилось продовольствие. Уцелевших повстанцев вели в тюрьмы и на казнь под свист и улюлюканье лоялистов. Как ни суди, это оказался полный разгром, и все же наша независимость перестала быть только мечтой. Да, мы терпим поражение за поражением, но никогда с этим не миримся, и поэтому каждый новый разгром и унижение только приближают нас к победе.

Ее глаза сверкали.

Я полагаю, мне следует рассказать о глазах Мэри, чтобы вся эта история стала вам понятнее. Но прежде я должен поведать вам о святом источнике.

В Буррене есть чудотворный источник, который, согласно местным поверьям, исцеляет зубную боль. Сам Буррен – это сложенная серыми известняками возвышенность в западной части графства Клэр. Плодородного слоя здесь почти нет, а известняк сплошь иссечен расселинами и трещинами – местные называют их грайками. Грайки густо заросли растениями, которые в таком количестве больше нигде здесь не встречаются. На юге и востоке Буррена уходят под землю многочисленные глубокие пещеры, а по равнине в изобилии разбросаны дольмены и прочие древние памятники.

Святой источник тоже относится к свидетельствам истории, хотя это всего лишь небольшой (фут в поперечнике) бочажок, покрытый зеленой ряской. В сравнительно недавние времена неизвестные мастера возвели над источником часовню из длинных и тонких известняковых плит неправильной формы. Из таких же плит сложены здесь все каменные ограды, которые имеют весьма необычный вид и делают местность труднопроходимой. Кругом, впрочем, не видно ни души; можно разломать любую изгородь, разбросать плиты в разные стороны, и никто вам слова не скажет, но если вернуться сюда, скажем, через год, всё окажется заботливо восстановлено в первоначальном виде.