Дарья Кузнецова - Уездный город С***

— А-а, здравствуйте-здравствуйте! — разулыбался профессор. — Живая вода, мёртвая вода, как же, как же, помню-помню!

— Да, это мы. А как вы, кстати, вообще определили, что я живник? — спросил поручик совсем не то, что собирался. Но профессор вопросу не удивился и ответил, насмешливо подмигнув:

— Не вы лично — живник, а вы вместе — середник. — И тут же продолжил, не давая Титову найтись со следующей репликой: — Значит, это вы пригласили меня поговорить с тем несчастным?

— Я. А почему несчастным? И вообще, что вы можете о нём сказать? Он нормален? — сосредоточился на деле Натан, решив не возвращаться к прежней теме. Ну знает Лопух о Яви и Нави, так ему это профессией предписано: отличать настоящих чертей от порождённых неумеренными возлияниями. А вот подозрений в навьем происхождении психиатра у Натана как раз не было: чутьё подсказывало, что это человек, просто несколько более просвещённый, нежели прочие. Вроде Элеоноры.

— Нормален — да, но весьма подавлен. — Лопух посерьёзнел и подобрался и как-то вдруг действительно сделался похожим на «настоящего» профессора, то есть человека серьёзного, умного, рассудительного, а не дурашливого колобка со странной манерой обхождения.

— Подавлен?

— Его психика в изрядной степени истощена. Довольно странно говорить подобное о таком на первый взгляд полном жизни и сил мужчине, но он, по-моему, на грани самоубийства. Впрочем, я не возьмусь утверждать это наверняка, он с трудом идёт на контакт, и не исключено, что это просто домыслы. Будь моя воля, я бы его не оставлял без постоянного наблюдения, однако, увы, проку от этого не будет, разве что привлечь к делу родных или друзей. Не представляю, чем бы мы могли ему помочь: если человек не желает жить, заставить его невозможно. Он столь сильно раскаивается в содеянном?

— Не думаю. Он невиновен, я как раз намеревался его отпустить, — сообщил Титов. — Впрочем, кажется, я догадываюсь о причинах его подавленности.

— Поделитесь? — заинтересовался психиатр. — Возможно, я чем-то сумею помочь?

Натан на мгновение задумался, но решил, что, сказав «а», глупо замалчивать «б». Не будет беды, если он поделится собственными подозрениями с доктором. Вдруг тот прав и Меджаджев действительно находится в настолько плачевном состоянии духа? И действительно нужна помощь?

— Он недавно потерял любимую женщину и нерождённого ребёнка, причём подобная история в его жизни уже происходила, — кратко озвучил Титов свои подозрения. Конечно, судить он не брался, но иных возможных причин не находил. — И других столь близких людей или друзей у него, как я понимаю, нет. Только работа.

Лопух негромко присвистнул, изумлённо выгнув брови.

— Пожалуй, да. Когда у человека в жизни не остаётся цели, это всегда печально. А впрочем… — профессор запнулся, пару мгновений помолчал, глядя в пространство странно стеклянным, пустым взглядом, а потом принялся рассеянно охлопывать карманы. — Кажется, я знаю, что ему нужно. Не сочтите за труд, передайте, пожалуйста. Как я понимаю, у вас с ним более-менее налажен разговор, а мне на то же самое понадобится слишком много времени, которого никто не даст, — говоря это, психиатр достал из нагрудного кармана пиджака щегольскую золочёную ручку, а из портфеля — одну из визиток и быстро что-то начирикал на обороте. — Вот.

— Что это? — уточнил Титов, прочитав два адреса, недалеко один от другого — первый на Преображенской, у самого мыса, второй на Николаевской, чуть ближе.

— Это адреса сиротских приютов, — спокойно пояснил Лопух.

— Вы полагаете, его это заинтересует? — растерялся Натан.

— Ему это поможет, — ворчливо возразил профессор, кажется, обидевшись на последнее замечание и недоверие на лице следователя. — Я как… ну пусть будет, врач это говорю. Но, конечно, я могу только предложить выход, а воспользоваться им или нет — глубоко личное дело каждого. Доброго денёчка!

— Погодите! — опомнившись, поручик окликнул двинувшегося уже прочь Лопуха. — Спасибо. Кажется, я догадываюсь, что вы имеете в виду. Попробую предложить это… лекарство.

— В таком случае — успехов, — развёл руками профессор.

— А я не поняла, — подала голос Аэлита, когда психиатр скрылся за поворотом. — При чём здесь приют?

— Полагаю, речь идёт о поиске некоей отдушины в помощи беспризорникам, — пожал плечами Титов. — Или о том, чтобы взять ребёнка на воспитание, если этот вещевик действительно мечтал о детях. Или, может, ещё о чём-то, чего я не понимаю. Но мне вообще трудно представить Меджаджева в роли мецената и филантропа, да и не показался он столь убитым потерей, чтобы дойти до самоубийства. Будем считать, что профессору виднее, на то он и профессор. В любом случае от предложения ведь никому хуже не будет? Пойдём, не думаю, что нашему арестанту так уж хорошо на его месте и нет никакого желания вернуться домой.

— Какие гости, — хмыкнул Меджаджев, разглядывая сыскарей. — То-то я думаю, конвой не торопится. Ваш колобок был? — он вопросительно кивнул на дверь. — Чего от меня хотел?

— Да я просто забыл отменить распоряжение, — честно признался Титов. — Это психиатр. Я его приглашал, чтобы выяснить, нет ли у вас какого-нибудь расстройства личности, кое могло толкнуть на убийство и заставить забыть собственные действия. Но эта версия в любом случае несостоятельна, мы задержали настоящего убийцу.

— Вот как? — Кажется, вещевик до последнего не верил, что полиция взялась за дело всерьёз и не планирует свалить вину на первого подвернувшегося козла отпущения. — И кто же это?

— Горбач.

— Не может быть… Но зачем?! — глаза мужчины изумлённо округлились. — Нет, я многое мог про него подумать, есть в нём нечто скользкое, но — убийство?!

— Мотив — это пока единственное, чего я не знаю. Не успел его допросить, — ответил Натан. — А вы свободны. Только вот… Не сердитесь, профессор велел вам передать. Не карточку, на обороте смотрите, — проговорил он, протягивая кусок картона.

— Что это?

— Адреса сиротских приютов, — пояснил Титов.

— И что мне с ними делать? — нахмурился Меджаджев, мрачно разглядывая ровный, каллиграфический врачебный почерк.

— Полагаю, вы и сами разберётесь, — развёл руками Натан. — Пойдёмте, я провожу вас к выходу.

Чутьё подсказывало, что душеспасительные беседы — это последнее, чего желает его нынешний собеседник. Сам разберётся, не маленький. Как сказал Лопух, можно указать выход, а воспользоваться им или нет — личное дело каждого. Уговаривать же и проповедовать поручик не нанимался.

Вещевик одарил сыскаря долгим взглядом, но карточку всё же не выбросил, сунул в карман штанов.

Выпустить человека из застенков Департамента было, с бюрократической точки зрения, гораздо проще, чем туда устроить: на восстановление Меджаджева в рядах честных граждан ушло чуть больше десяти минут.