Дарья Кузнецова - Уездный город С***

Однако всё это было сейчас далеко, в паре тысяч вёрст, никаких традиций на чужой земле завести поручик не успел и никаких памятных мест не имел, поэтому просто посидел с четверть часа, поглаживая кошку, бездумно глядя в стену и вспоминая однополчан — живых и мёртвых. Остроумного урядника Власьева, первого и последнего командира — поручика Обухова. Друга детства корнета Савушкина — мечтательного мальчишку, который писал хорошие стихи, который на себе вытащил истекающего кровью Титова из-под обстрела, но сам не дожил до конца войны. Хирурга-живника Алиева, немолодого спокойного татарина, который спас молодому офицеру не только жизнь, но и ногу…

Много было имён. Вспоминая их все, по порядку, Натан ощущал, что ему не тридцать один, а словно бы уже под семьдесят, будто каждый год он жил не только за себя.

— Ну что, кошка, пойдём завтракать? Службу нашу за нас с тобой никто не отслужит, — проговорил он, решительно перекладывая недовольную мурлыку на постель.

Вынул из шкафа парадный мундир — нарядный, с аксельбантами, — но, закончив зарядку, бритьё и умывание, надел обычную летнюю форму. А стоящую на верхней полке простую деревянную шкатулку, где хранились награды, отца и его собственные, даже доставать не стал. Чай, не на парад собирался, на службу, вот и нечего франтить.

Хозяйка была тиха и печальна. На столе появилась рамка с пожелтевшей, выгоревшей фотографией пехотного капитана, перечёркнутая траурной лентой, перед фотографией лежала чёрная краюха и стояла полная рюмка. Такую же Марфа Ивановна поставила перед постояльцем после завтрака. Натан выпил стоя, перекрестился на иконы и, кивком распрощавшись со вдовой, вышел. За всё утро они не обменялись и словом; слова тут были лишними.

Прогулка до угла за газетой с предсказуемым броским заголовком «С-ский топитель» и обратно, к Департаменту, помогла мужчине настроиться на рабочий лад и отвлечься от пусть и правильных, но посторонних сейчас мыслей.

В двадцать третьей комнате пили чай. Вокруг стола собрались все знакомые Натану служащие уголовного сыска, включая Аэлиту, и колоритная парочка незнакомых — длинный и худой, словно цапля, вещевик Андрей Никитин и низкий, крепко сбитый, широкий, как табурет, и по-казачьи усатый Василий Федорин, слабый живник, оба около сорока лет, только крепыш в одном чине с Титовым, а высокий — в гражданском.

Эти двое вернулись из У*** уезда, где долго вели запутанное дело с отравлением богатого землевладельца и полутора десятками наследников. Знакомство «новеньких» началось осторожно, с взаимного «прощупывания», но через четверть часа следователи оказались удовлетворены результатом осмотра и легко перешли на «ты».

Потом Элеонора предоставила ответ из Б*** уезда, в котором сообщалось, что Пётр Короб не далее как вчера утром отбыл обратно в столицу губернии вместе со своей пегой кобылой, и советовали ожидать его сегодня, если вчера ещё не прибыл. Титов с радостью воспринял эту весть — признаться, ему отчаянно не хотелось ехать через всю губернию для разговора с единственным возможным свидетелем, который с равным успехом мог дать полезные сведения, а мог и не дать.

Поделились своими новостями и Шерочка с Машерочкой, только больше это походило на байку, чем на доклад — харизма мешала Шерепе говорить коротко и по существу, когда имелась прекрасная возможность этого не делать.

Только Аэлита, как-то странно нахохлившись, помалкивала в углу, рассеянно покручивая за ручку чашку на блюдце и витая в своих мыслях. При виде Брамс Натану сразу вспомнились вчерашние чувства, события и слова, и сделалось неловко, поэтому он не стал вовлекать девушку в разговор и выяснять, имеются ли у вещевички какие-нибудь новости или нет. Успеется ещё.

И на том бы сыскари, наверное, мирно разошлись, но день сегодня был особенный.

— Машков, доставай, — в конце чаепития проговорил Федорин.

Владимир в ответ кивнул, поднялся к шкафу. Послышалось звяканье, и вскоре на столе появился ополовиненный штоф, плотно заткнутый пробкой, и несколько рюмок, количество которых очевидно не соответствовало числу собравшихся. Посуды удостоились Шерочка с Машерочкой, сам Федорин, его молчаливый приятель, Натан и Элеонора.

— Это что? — растерялся Титов. Вариантов, конечно, имелось немного, но ощущение всё же было странное: к питию на службе поручик, мягко говоря, не привык. — И почему не всем?

— Остальным не положено, — коротко отозвался Федорин, не вдаваясь в подробности. Уточнять, почему, Титов не стал: местным виднее.

— Вы что, планируете вот это одобрить? — возмущённо проговорил Антон Денисович, когда Машков символически плеснул в рюмки и убрал штоф на место. — И ладно бы был повод!

— А вы считаете, что повода нет? — ровно спросил Натан, искоса поглядывая на Валентинова и медленно перекатывая между пальцами ножку рюмки, так что хрусталь тихо постукивал по дереву стола, а прозрачная жидкость с резким запахом дрожала и плескалась, словно в шторм. Остальные служащие уголовного сыска затихли, наблюдая за разговором. Федорин недовольно морщился, поглядывая на Валентинова, но пока тоже молчал.

— Нет, ну если кто родных потерял — так оно и ладно, личное дело каждого. Но не в таких же масштабах, в самом деле, что и Чирков даже как будто не возражает! И вы вот еще туда же, — проворчал он.

— Так, может, я тоже кого-нибудь потерял?

— Да не в этом дело, — отмахнулся Валентинов. — Каждый день кто-то умирает. Что, в Восточной войне мало людей погибло? Только такого культа из этого не делают ни у нас, ни на островах.

— В Японии день окончания Восточной войны — день памяти и единения семьи, — прохладно возразил Титов. — Даже несмотря на то, что они в этой войне получили за океаном изрядный кусок так нужных им земель и ещё более вожделенную независимость.

— Да неважно это, я вообще о другом, — снова отмахнулся Антон Денисович. — Ну да, умерли люди, жалко, но зачем делать из этого общенациональную трагедию-то? Да еще так, словно это именно мы победили.

— А кто, если не мы?

— Союзники! — всплеснул руками следователь. — Если вы не в курсе, то там не одна только Россия воевала. То есть, конечно, я не умаляю подвига наших солдат, — снисходительно улыбнулся он, — однако не они судьбу войны решили. Опять же, война-то не зря мировая, а то можно подумать, что только мы на западном фронте и воевали. А Германия, а…

Он говорил увлечённо, хорошо говорил — он вообще умел говорить, это Титов уже понял. Поручик только не понимал, почему не перебивает и всё это слушает и почему слушают остальные. Морщатся, молча и без тоста выпив горькую, но молчат.

И в какой-то момент терпение вдруг лопнуло — без шуток, Натан словно бы слышал, как в голове или сердце что-то с тихим хлопком оборвалось. Он резко встал… а дальнейшего не мог ожидать никто из присутствующих. Да даже если бы ждали, всё равно не успели бы среагировать, слишком быстро всё произошло.