Сергей Че - На закат от Мангазеи [СИ]

— Пальцем трогать это не моя обязанность. Для этого у нас другие мастера имеются.

Плехан промолчал, с силой ударил кулаком по вылезшему из ворот клину, вправляя его на место.

— Не ярись, Шубин, — миролюбиво сказал Макарин. — Пристрастие, это ж не обязательно дыба с дознавателями. Сам поговорю.

— Вот здесь и говори. Нечего ее в острог тащить. Слаба еще.

Плехан пошел дальше вдоль ограды, подправляя где надо частокол, а Макарин вернулся к избе.

Иринья сидела на том же месте, прислонившись к стенкам колодца и подставив бледное лицо неяркому солнцу. Веснушки на ее носу и щеках выделялись яркими пятнами.

Макарин выбрал из вязанки дров чурку посвежее, поставил ее напротив Ириньи, достаточно близко, чтобы не упустить ничего важного при ответах на вопросы. Сел.

Иринья смотрела на него не отрываясь, без всякого выражения. Глаза у нее были бледно-голубыми, что в сочетании с почти белыми ресницами производило странное впечатление. Зрачки казались булавочными головками. На шее виднелся широкий рваный шрам, будто ее душили веревкой.

— Хадри говорит, ты от самого царя? — спросила она.

— Почти. Я дьяк Разбойного Приказа Семен Макарин. Меня прислали расследовать пропажу каравана твоего отца.

— Я только что узнала, что он пропал, — задумчиво сказала она. — Веришь ли, целый год спала в беспамятстве. Слышал когда-нибудь о похожем, дьяк?

— Нет. Разве что в сказках.

— Вот и я тоже. Кажется, только вчера заснула. В носу до сих пор запах корабельной смолы стоит. А просыпаюсь…

В глазах у нее заблестели слезы.

— Что ты помнишь?

Иринья глянула недоуменно.

— Всё. На память никогда не жаловалась. Помню, как отчалили с Мангазеи, как пару дней спустя вышли в море. Последнюю стоянку помню, на заставе у Собачьего озера. Там один казак мне еще глазки строил, квасом и пирожками угощал. Помню, еще подумала откуда у него в этой пустыне пироги. Ладно еще с местной ягодой бы были. Или олениной. А то ведь с капустой. Как дома. Потом снова было море. Спокойное такое, как зеркало. Закат красивый. Потом была ночь. На небе ни облачка, звезды от края до края. Я заснула, глядя на звезды. И этой ночью на нас напали.

— Кто?

Иринья нахмурилась, замолчав.

— Соврала я тебе все же, дьяк. Не все помню. Не помню кто напал. Я спала. Вдруг удар, треск, чьи-то крики, все куда-то бегут, кто-то кого-то режет. В темноте не видно, и фонари почему-то не горят. Помню только мачты на фоне неба, их две, или три. Вместо одной нашей.

— Какой-то корабль подошел к вам вплотную?

— Похоже. Ничего не разглядела. Помню сильную боль в затылке и после этого — только темнота. Проснулась здесь. Увидела Шубина. Первая мысль — он виноват. Но это спросонья. Не при чем он, конечно. Шубин добрый. Хоть и не любит моего суженого, а все равно добрый.

— Расскажи про суженного.

Иринья посмотрела на Макарина насмешливо.

— А что рассказывать? Что тебя интересует, дьяк? Какой длины у него мужской уд? Или сколько раз за ночь он меня покрывал? Интересует?

Она дерзко смотрела на него, и Макарин как обычно в разговорах с распутными девками, почувствовал возбуждение. Ее пухлогубое лицо с высокими скулами вполне можно было назвать красивым. Если отмыть, конечно. И нарумянить.

— Ты знаешь про своего суженного только это? Больше ничего не знаешь?

Иринья хмыкнула, отводя взгляд.

— Понимаю на что намекаешь. Да, он немец. Нарушил закон, явился на запретные земли. Если он попадет тебе в руки, ты его отправишь на дыбу, а потом казнишь. Зачем мне о нем тебе что-то рассказывать?

— Затем, что ты единственная, кто спасся с каравана. И мне нужна любая зацепка, чтобы найти твоего отца и остальных. Хоэр это одна из главных зацепок. Шубин говорит, что ты умная. Раз умная, значит должна понимать.

Макарин любил этот прием в разговорах и часто им пользовался. Лесть некоторым быстрее развязывала языки, чем угрозы. Иринья не подала виду, но щеки у нее заметно покраснели.

— Шубин навряд ли считает меня умной. Я ж с немцем спуталась. А не с ним. Простая поморская баба, которая выбирает сильного, а не слабого. Богатого, а не бедного.

— Шубин слабый и бедный?

— Шубин добрый. А добрым сейчас в мире не место. Доброта сейчас это слабость и бедность. Не мне, московит, тебе об этом рассказывать. Сам должен понимать. Шубин года четыре вокруг меня ходит, с тех пор как случайно на озере увидел. Четыре года ходит, смотрит, подарки дарит, ласково разговаривает. А Хоэр меня встретил впервые прошлым летом и той же ночью взял. И я не сопротивлялась. Хоэр сильный, смелый. Он берет, что хочет и всего чего хочет добивается. Бабы таких любят. Хотя после и плачут. Снова любят. И снова плачут. Видишь, не такая я и умная. Простая баба.

— Расскажи о Хоэре. Кто он, откуда, что здесь делал?

Иринья пожала плечами.

— Немец. Вроде с самого дальнего закатного края неметчины. Старики наши холмогорские таких немцев галанцами величают. Их немцев-то много, все разные, знаешь небось. Отец его с Индиями торговал, богатый, говорит, очень. Дом каменный, да не один. А у Хоэра с торговлей не задалось. Не его это, разговаривать и деньги считать. Что ему нужно, он и так возьмет, бесплатно. Вот он и пошел туда, где ему по сердцу. Сперва у себя на неметчине воевал. Потом к ляхам подался, с турками да татарами. Потом его наши казаки в полон взяли, так и прижился. Сперва у них. Потом долго по рязанщине хаживал, пока к каким-то купцам тобольским в охрану не нанялся. Так и сюда попал. А что здесь делал — так все то же, что и все. Охотой промышлял, караваны охранял. Лет двадцать, говорит, на родной неметчине уж не был и ни с одним немцем не разговаривал. Правда это или нет, не знаю, сам решай. А ежели ты намекаешь на то, может ли он продать немцам путь в заповедную Мангазею, если до них доберется, то — может. Он все может.

— Видела у него карты мангазейские и сибирские? Может рисовал их, сведения о местах у охотников собирал?

— Этого не знаю. Но рисовать он точно не умеет, — Иринья засмеялась, вспомнив что-то. — Да не его это все. Вот прийти с оравой, огнем и железом всех попалить, добро забрать, девок за волосы в обоз затащить, вот это его. А вынюхивать, сведения собирать, втихую сидеть, это нет, не способен он на такое. Помрет с тоски.

— Одно другому не мешает, — пробормотал Макарин, мысленно уже делая заметки в своей походной книжице. — По твоим словам выходит, что он вполне мог устроить нападение на караван твоего отца. Собрать ораву, заранее подговорить на бунт в удобном месте.

Иринья нахмурилась.

— Мог-то мог. Но навряд ли это сделал. Не было у него в караване оравы. Отец сам всех людей подбирал, ни одного хорушкинова дружка с собой не взял, одни чужаки. По паре отставных стрельцов да казаков, дружинники вогульского князька, самоеды, юграки, остяки. Даже один какой-то разукрашенный дикарь аж с Енисейского устья, я таких никогда не видела. Пестрый караван был. Помню, Хорушка с отцом из-за этого часто ругались. Как можно идти в путь с охраной, где никто друг друга не знает и никогда вместе не работал? Ненадежная это охрана, слабая. Хорушка убеждал отца хоть костяк с собой взять, нескольких людей, которым доверять мог. Но отец кремень, если ему что втемяшилось — никто не сдвинет. Так и ушли.