Сергей Че - На закат от Мангазеи [СИ]

— Мы ищем то, что потеряли, — говорили подвески, говорила колотушка, говорил бубен, и свет от поднятого Ириньей камня разгонял отшатнувшиеся тени.

— Не видели… не видели… вниз… иди дальше вниз…

И нарты снова мчались по дороге туда, где мрак становился гуще, а каменные своды нависали над головой точно надгробия. Тени устремлялись следом, и их становилось все больше. Их шёпот проникал внутрь, заставляя леденеть внутренности, и до Макарина не сразу дошло, что они говорят именно с ним.

— Найди. Найди черного отшельника в высоком срубе. Того, кто укажет тебе путь.

— Какого отшельника? — не понял он, и тут вдруг тьма набросилась на него сверху, спереди, сбоку, отовсюду, ударила, опрокинула навзничь, выбросила с нарт, и он только успел увидеть, как они удаляются от него все дальше и дальше вниз по запретной для всех чужаков дороге.

Мрак был повсюду, и Макарин поднялся, и пошел куда-то, не разбирая пути, пока не услышал пенье птиц и шелест густой листвы.

Он увидел высокое решетчатое окно, и за окном была весна, был шум торговой толпы, и высилась за кипарисами круглая громада замка святого Ангела. Где-то там, за мостом, был папский дворец, а на реке стояла старая галера, на которой нынешним вечером он должен был отправиться в Марсалию, а оттуда через всю Франкию в Амстердам.

Он отвернулся от окна и посмотрел на сидящего за столом человека.

Афанасий Власьев, посланник московского царя, уже подписывал последние бумаги, часто макая перо в массивную бронзовую чернильницу.

— Прибудешь на место, — поднял он глаза, — не спеши с выполнением. Гуляй сперва, вотрись в доверие, бабу найди из купчих богатых. Тебе лет сколько?

— Девятнадцать.

— Ну вот и замечательно. Как раз самый возраст через баб действовать. И не забывай свой главный плюс.

Власьев грузно поднялся, потопал ногами, разминаясь.

— А главный плюс у тебя, Семка, какой? Правильно, не по годам понятливость. Инородцев как себя понимаешь. Как думают, во что верят, чего хотят. Смотришь ты на них с разных сторон, и даже изнутри смотришь, а значит и понимаешь лучше. И можешь заранее понять, что они делать будут. Вот этим своим качеством и пользуйся почаще.

Макарин помнил свое тогдашнее чувство. Эйфория, гора с плеч, как же, сам Власьев похвалить соизволил. И тут же заметил, как промелькнула тень на челе старого посланника.

— Но тут и минус кроется. Чем больше ты понимаешь инородцев, тем дальше уходишь от самого себя. И рано или поздно ты можешь попасть в ситуацию, когда от себя ты уже уйдешь. А инородцы тебя все равно не примут, ибо чужой ты для них и всегда чужим останешься. И чужие дороги для тебя будут закрыты. Объективность хороша только для сбора сведений да лукавого мудрствования. Ежели хочешь цели добиться — всегда помни, кто ты такой и какое дело делаешь. И никогда не ставь интересы чужака на один уровень со своими. Потому, что он твои интересы точно блюсти не будет.

— Всегда буду помнить, посланник, — отвечал Макарин и поклонился.

— И не суй свой любопытный нос туда, где его могут откусить. — Власьев подошел ближе и возложил тяжелые лапы ему на плечи. — Ну, с богом. Ступай.

И Макарин отвернулся, и шагнул к высокой двери, роскошной, с орнаментами, медными вставками и глазурованной ручкой. Половицы скрипели под ногами, сердце билось учащенно, как всегда бывает перед дальней дорогой, и лился из-за спины солнечный яркий италийский свет. А потом свет померк, и скрип половиц превратился в монотонную, но уже еле слышную песню, и чьи-то крепкие пальцы схватили его за предплечье.

— Ты куда, дьяк, — Шубин снова дернул его за руку. — Очнись. Уже во сне ходишь, как умалишенный.

Макарин огляделся.

Он стоял на полпути к приоткрытой дощатой двери. Очаг угасал, и угасала песня самоеда Хадри. Колдун молча сидел на своем помосте, положив на колени бубен, гладил дрожащими пальцами туго натянутую кожу и тяжело дышал. Над ним стояла, выпрямившись, Иринья.

— Ну, как успехи в гостях у мертвых? — натужно хмыкнул Макарин. — Удалось чего узнать? Меня эти ваши потусторонние дороги выкинули в самом начале.

Иринья не отвечала. Она не отрываясь смотрела куда-то за спину Макарину, и пот стекал по ее вискам.

— Немец, — сдавленно произнес Шубин.

Макарин обернулся.

Немца не было.

Скрипнула от ветра дверь.

Грохнул выстрел, и зазвенели в избе разом все подвески и бубенцы.

— Ах ты, семя сучье! — заорал снаружи воевода.

Макарин бросился к двери.

Уже светало, холодный воздух был прозрачен, и верхушки деревьев розовели в блеклом небе. Воевода стоял у края помоста, широко расставив ноги, и держал самопал обеими руками. Саженях в двадцати, там, где лесистый берег ближе всего подходил к остаткам капища, тряслись кусты. Кокарев вновь спустил курок и содрогнулся от отдачи. Грохот выстрела разнесся над озером.

— Вот, дьявол, — повернулся он к Макарину. — Ушел, подлец. Даже и не думал, что нужно дверь сторожить. Вы-то куда глядели, простофили?

— Оружие все на месте? — спросил Макарин.

Воевода хмыкнул.

— Конечно. Его-то я и сторожил. Думал, что с берега кто подплывет. А тут… Будем надеяться, что тварь сдохнет в лесу с голоду. Или окочурится от страха.

— Я бы на это не рассчитывал, — тихо сказал Шубин, наблюдая за лесом. — Теперь нам надо быть вдвойне внимательнее. Не думаю, что Хоэр просто сбежит и про нас забудет. Не знал, что на нем быстрее, чем на собаке, всё заживает. Даже подрезанный и с переломанными костями он опаснее любого зверя.

Шубин поднял голову вверх, рассматривая низкое небо.

— А вот это совсем некстати, — прошептал он, мрачнея.

С неба падали снежинки. Сперва редкие, маленькие, они легко кружились в безветренном воздухе, цеплялись за волосы и одежду и быстро исчезали на досках помоста. Потом их стало больше.

— Первый снег, — сказала Иринья, прислонясь к дверному косяку. — Зима началась.

Весь день они пробирались по заросшим протокам, перетаскивая лодку из одной узкой реки в другую, минуя озера и болота, огибая по широкой дуге Чернолесье. И весь день шел снег. Сизые тучи нависали над верхушками заснеженных сосен, промозглый холод пробирал до костей так, что приходилось по очереди греться у раскаленной чугунной печки, которую Шубин установил по центру лодки, рядом с мачтой. Ближе к вечеру снегопад кончился и, наконец выглянуло неяркое солнце.

— Опять зима быстрая да ранняя, — сказал Шубин, растирая руки. — Еще листопада, считай, не было, а уж снег валит. Десять лет одно и то же каждый год повторяется, а все не привыкну. Раньше в здешних местах зима наваливалась медленно, нерасторопно. Давала время подготовиться. А теперь и лето короткое, и зима долгая да суровая. А весны да осени вообще нет.