Артур Василевский - Земля чужих созвездий

Но все же и это не самое любопытное в данном мире.

Через не очень продолжительное время президент освоил язык сограждан – лексически и синтаксически страшно убогий, но язык, худо-бедно выполняющий свои функции. В обратную очередь, он постарался вбить в их дремучее сознание как можно больше необходимых слов: они если и доросли до предложений, то до самых коротких и примитивных, общаясь по преимуществу отдельными словами… В общем, вождь и подданные научились понимать друг друга, и Слейтона поразило, какие необъяснимо яркие сны видят эти дикие люди, при том что рассказать о них они толком не умели. Зато он умел понять их.

Ученые слушали рассказ вождя с огромным интересом. Всегда невозмутимый Йенсен вдруг разразился речью – для него это, видимо, была крайняя степень волнения.

Суть идеи биолога такова: а не является ли здесь ход эволюции принципиально иным, нежели у нас? В области антропологии, имеется в виду?.. Если в наших условиях иррациональные способности человека играют куда меньшую роль, чем способность мыслить логически, то и вышло так, что человек вынужденно пришел к развитию научно-техногенной цивилизации. А здесь, выходит, нет нужды в промежуточном звене логики, математических расчетов и техники между человеком и осваиваемым миром, здешний человек куда прочнее срощен с природой посредством намного более развитой, чем у нас, зоны пресловутого «ближнего зарубежья» психики. Здесь видения, призраки и всякое такое составляют часть реальности, связывая человека с миром напрямую, так?.. А если так, то можно допустить, что мозг неандертальца, хуже приспособленный к размышлениям, лучше работает вот в этом самом ближнем зарубежье, порождая удивительнейшие феномены?..

Слейтон посмотрел на норвежца с одобрением:

– Мне нравится ход ваших мыслей. Но вы и правы и не правы.

И разъяснил: насчет того, что грань между нашим «Я» и внешним миром тут гораздо более подвижная, живая, насыщенная странными феноменами – это, безусловно, так. Но мозг кроманьонца лучше работает и здесь! По крайней мере к такому выводу пришел кроманьонец Слейтон. Что там эти несчастные олухи! Он видел во сне такое, для чего не хватит слов: незнакомые города, полные радостных людей, залитые необычайным светом, переживал восторг свободного полета в ясном небе, а просыпаясь, испытывал фантасмагорическое чувство пребывания в двух мирах, когда сквозь уходящую, бледнеющую реальность сновидений все отчетливее проступали, наливались плотью вещи «основного» мира. И самое занятное, кое-кто из новых соплеменников угадывал кое-что из грез вождя. Они плохо могли это выразить, но он их понимал. Они тыкали пальцами, хмыкали, издавали одобрительные возгласы – для них это было в порядке событий.

– То есть, – Вивиан слегка сдвинула брови, – это нечто вроде массовых галлюцинаций?.. Очевидно, для данного мира это норма.

– Назовите как хотите, миссис Гатлинг. Эх, если бы я мог передать словами, что я видел!.. Но не могу. Одно могу сказать твердо, верьте не верьте… Да я уж говорил! Но все равно еще скажу: за годы, прожитые здесь, я стал другим. Совсем другим! Нет больше прежнего Слейтона. А Гортвана тем более нет. Все! С ними покончено. Новая жизнь!

Он сказал это так, что Реджинальд сделал то, чего не мог от себя ждать и секунду тому назад: он протянул руку:

– Слейтон! Я рад слышать от вас это. Что было, то было, и, как говорится, в одну реку не войдешь дважды. Да и входить незачем. Новая жизнь – значит, новая жизнь!

Слейтон охотно протянул руку в ответ, пожатие получилось обоюдно совершенно дружеским, а «президент» с воодушевлением сказал:

– Но это еще не все, – что слушатели справедливо расценили как «еще не главное».

Главное – невдалеке отсюда, где-то в полумиле, находится нечто еще более загадочное, чем все прочее. Долина видений – так прозвали ее местные; на имя в духе Эдгара По их языка хватило. В нем, кстати, слова: «сны», «привидения», «видения» не различаются, все одно и то же. Так что можно сказать: Долина призраков, Долина снов.

Когда Слейтон впервые о ней услышал, то, конечно, загорелся отправиться туда. Но подданные ужасно заволновались, заныли, залопотали, жуткие рожи приобрели трагическое выражение, отчего вождь не знал, как удержаться от смеха… Все же он сумел остаться деловито-важным, однако любопытство разгорелось пуще некуда. Он понял, что не отступит, пока не побывает в этой долине. И приступил к обходным маневрам.

Как бы невзначай он постарался разговорить то одного косматого аборигена, то другого, и постепенно выяснил, что долина суть действительно долина, распадок меж лесных холмов. Самая обычная с виду местность, такая же, как все прочее вокруг… Такая же, да не такая.

Если всякое место этого мира способно при определенных условиях соткать из ниоткуда призраков – то распадок порождал их сотнями, так Слейтон понял из рассказов, то есть маханий руками, рычаний, брызг слюней и вытаращенных глаз. Там такое! – захлебывались рассказчики! О-о! У-у!..

Добросовестно приведя эти чумовые сообщения в систему, президент установил приблизительно следующее.

Один из самых отчаянных и удачливых охотников, дерзавший забираться далеко от родных пещер и всегда благополучно возвращавшийся, отважился на сверхдерзкий поступок – отправиться в эту Долину.

Понятное дело, он слыхал о ее мрачном волшебстве – предания тянулись из глубины лет и поколений, и когда они возникли, эти легенды, не мог сказать никто: память неандертальцев, как уже было сказано, тускло освещает лишь несколько ближайших лет. Что было раньше – это уже сумерки, а более раннее прошлое – полная тьма.

Но уж вот этот визит в долину герой-охотник запомнил навсегда, как гвоздь в память вбили. При том что начисто выветрилось, когда именно это случилось: год назад, два или больше. Это было летом – вот вся хронологическая ориентация.

Слейтон сумел разговорить и местного первопроходца. Узнал следующее.

Когда он проник туда, настороженный, озирающийся, его чутье ни о чем не сигналило ему: ни о худом, ни о хорошем. Это сильно ободрило волонтера, он вознамерился даже возопить, неистово колотя себя в грудную клетку – обычная здесь форма поднятия духа и победного самовыражения. Однако дальше пошло такое, что всю первобытную гордость снесло без следа.

Вдруг резко дунул холодный ветер. Тревожно зашумели листья.

Предчувствие как пикой ткнуло в грудь. Сердце томительно сжалось… Герой притих, затаился, как нередко случалось на охоте.

И правильно сделал.

Еще порыв ветра, сильнее прежнего. И теперь уже самый настоящий страх, беспричинный, но разом выбивший из души все – не то что глупое чванство, но просто какой-никакой рассудок, охотника облило ужасом, прибило к земле, а время как-то незнакомо зачудило, точно в нем не стало ни прошлого, ни будущего, а точно все сразу, что-то такое, чего неандертальским разумом объять было нельзя. И в этом «всем сразу» как бы из ничего, из ветра и ужаса возникла летучая фигура, похожая и непохожая на человека.